Вслед за ними прошли в гардеробную сэр Роберт Хайсмит и его младший барристер Честер Дикс — в котелках и костюмах в тонкую полоску, неся под мышкой зонтики, а в руках — сумки с мантиями.
Сэр Адам Кельно, прибывший вместе с женой и Терренсом Кэмпбеллом, торопливо вошел в здание. В руке он держал скомканную телеграмму от сына.
— Вон идут Кейди и Шоукросс.
— Мистер Кейди, не скажете ли вы несколько слов…
— Простите, ребята. Строгий запрет. Никаких комментариев. '
— А что это за девушка?
— По-моему, дочка Кейди.
Появление Саманты и Реджи Брука не привлекло внимания.
Начало заседания приближалось. Перед дверями зала № 7, в холодном каменном коридоре, шумела толпа судебных приставов, помощников адвокатов, репортеров и зрителей.
В судейской комнате судья Гилрей поправлял парик и горностаевый воротник своей пурпурной мантии. На его хищном лице уже застыло привычное выражение полного бесстрастия и скуки — такую маску он избрал для себя на время ведения процессов.
Обе входные двери за зелеными занавесками распахнулись, и зал начал заполняться. Прямо напротив входа, на возвышении, находилась Королевская Скамья, предназначенная для судьи, а ниже — простые деревянные скамьи для адвокатов и их помощников, барристеров, прессы, присяжных и зрителей.
Кейди и Шоукросс сели позади Брендона О’Коннера в первом ряду мест для публики. Дэвид толкнул Эйба в бок и кивком головы указал на дальний конец ряда, где сидели Анджела Кельно и Терренс Кэмпбелл.
Эйб улыбнулся Саманте и Ванессе, которые уселись сзади него вместе с Лоррейн Шоукросс, Джеффри, Пэм и Сесилом. Потом он посмотрел в сторону адвокатского стола, где с непроницаемо спокойным лицом сидел Адам Кельно. Эйб, которому на протяжении его журналистской и писательской карьеры довелось беседовать с тысячами людей, сразу понял, что это спокойствие напускное, как только Адам, обернувшись, стал искать глазами жену и сына.
И тут взгляды Кельно и Кейди встретились. В первые мгновения они смотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью, потом — испытующе и вопросительно. Эйба по-прежнему одолевала злость, но на лице Кельно вдруг выразилась растерянность, словно он подумал: «А что мы здесь делаем?»
Появились присяжные — восемь мужчин и четыре женщины, ничем не примечательные на вид. Двенадцать заурядных англичан, каких можно в любой момент встретить на улице.
Барристеры зашептались с адвокатами, зашелестели бумаги.
— Прошу тишины!
Все поднялись с мест, когда из двери позади Королевской Скамьи вышел достопочтенный судья Энтони Гилрей. Весь зал почтительно склонил головы, и он уселся в свое глубокое кожаное кресло с высокой спинкой.
Сэр Роберт Хайсмит энергично встал со своего места и завел непринужденный разговор с судьей, обмениваясь с ним замечаниями о том, сколько времени может продлиться процесс.
Томас Баннистер тоже встал. Типичный англичанин среднего роста и сложения, он излучал могучую энергию. Голос у него был тихий и казался монотонным, пока слушатель не улавливал в нем четкого ритма. Он согласился с тем, что процесс, вероятно, будет долгим.
Гилрей повернулся вместе с креслом к присяжным и выразил свое сочувствие, сказав, что им придется нелегко. Те промолчали.
— Я хотел бы спросить, нет ли среди вас кого-нибудь, у кого родственники погибли в концлагерях?
Баннистер и О’Коннер тут же вскочили. Баннистер обернулся через плечо и взглядом дал понять своему помощнику, что берет дело в свои руки.
— Если милорд намерен ввести такое ограничение для присяжных, то мы будем вынуждены просить о введении и других, противоположных ограничений — например, исключить из числа присяжных тех, кто питает особые симпатии к врачам, или к лицам, возведенным в рыцарское звание, или к бывшим польским националистам и так далее.
— Я только одно имел в виду, — ответил судья. — Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь, кто потерял родственников в концлагерях, пережил лишние страдания, выслушивая то, что будет говориться на этом процессе.
— В таком случае я не имею возражений.
Ответом на вопрос судьи было молчание. Тогда присяжных привели к присяге.
Когда сэр Роберт Хайсмит раскрыл перед собой на трибуне свои заметки и выпрямился, подбоченившись, наступила тишина — слышно было только, как тикают часы на стене между книжными шкафами. Он долго молча смотрел на присяжных и несколько раз откашлялся. В английском суде барристер обязан стоять на трибуне, что ограничивает его подвижность и жестикуляцию. Не имея возможности передвигаться по залу суда, он должен полагаться только на свои ораторские способности и быстроту соображения.