– Но я весь в долгах, детки, на социальное пособие не проживешь.
Разумеется, мне хотелось поговорить о его живописи, и отец обещал показать дома свои картины, но, когда спустя три часа мы покидали кафе, он отправил нас на вокзал: ему-де нужно работать, а через денек-другой мы могли бы навестить его снова. Телефона у него, к сожалению, нет, но вторая половина дня самое подходящее время.
Я долго не могла заговорить с Корой, сидела рядом, тупо уставившись в окно вагона. В какую-то минуту я поймала себя на том, что представляю себе скандал в их благородном доме. До такой степени мне было стыдно.
Ближайшие дни мы провели в каком-то полусне, поздно вставали, ходили в бассейн, заводили знакомства с другими молодыми людьми и возвращались домой лишь тогда, когда тетя ждала нас к ужину. Мы позволяли ей подсовывать нам деньги на кино, а остатки просаживали на электронные игры, хоть и считали, что уже давно вышли из этого возраста. Скоро мы познакомились с двумя молодыми людьми, у которых были каникулы. Мы пригласили обоих в теткину квартиру на поздний завтрак. Корнелия без раздумий выбрала того, что покрасивее, и повлекла его на кухню, тогда как я осталась скучать в столовой с его заторможенным другом. Но я от души желала Коре поразвлечься и наслаждалась тем, что во всем Гамбурге меня никто не называет слонихой. Про себя же я вела непрерывные разговоры с отцом.
«А ты еще помнишь, что я была инфанта Майя, а ты король Испании? Почему ты так опустился? Кто такая эта Карин? Какие ты пишешь картины?» – обо всем этом я расспрашивала его в моих воображаемых беседах с ним, но подозревала, что при следующей встрече буду интересоваться только его картинами.
Кора не горела желанием вторично прокатиться в Любек, но, с другой стороны, не хотела бросать меня на произвол судьбы. Я всячески старалась ее заверить, что она спокойно может остаться в Гамбурге, но это для нее было слишком скучно. Словом, мы оставили тетушке записку, чтобы не ждала нас к ужину, и предприняли второй поход на Любек.
Похоже было, что отец как бы ожидал нас. И сам он, и его жилье произвели теперь куда более выгодное впечатление. Из малого количества припасов он приготовил вполне съедобную стряпню, причем мне мешали только грязные тарелки. Я с готовностью перемыла бы их горячей водой, но боялась обидеть отца.
По моей просьбе он показал нам некоторые из своих картин. От зоркого взгляда Коры не укрылось, что он обходится всего тремя красками.
– Ты права, – и отец впервые пристально взглянул на Кору, – понимаешь, я обратил изъян в добродетель. Вы, без сомнения, знаете сказку «Бела как снег, черна как эбеновое дерево, красна как кровь». Когда у меня совсем не осталось денег, чтобы покупать краски, я принял решение обходиться лишь теми тремя, которые у меня еще остались. Черна как смерть, бела как свет, красна как грех.
Мы слушали внимательно, словно на уроке.
– А наци со своими бело-черно-красными флагами… Возможно, свастика и белый круг в море крови задели чувствительный нерв сторонников. При схожем мотиве, но в другом цвете, – скажем, синем, желтом, зеленом, – они никогда не имели бы такого успеха. Из чего следует: стоит нарядиться в черно-бело-красные цвета – и вы приобретете толпу почитателей…
– Не хочу я почитателей-фашистов! – воскликнула Кора.
Я несколько растерялась. А не имеет ли ярко-красный цвет какое-то отношение к его деятельности развозчика крови? Позднее я задумалась над вопросом: почему отец выбирает именно эти краски, хотя сам же обозначил их как праворадикальные? И разве краски вообще могут распространять ту либо другую идеологию, разве они не даны самой природой и невинны, как земля, море и трава?
Все картины отца были похожи одна на другую.
Всюду по красным плодам ползали черные насекомые – жуки, муравьи, тля. Задний план был белого цвета, по большей части скатерть с тщательно выписанными тенями и складками.
– По умению себя ограничить и виден мастер, – пояснил отец.
Я вспомнила его прежние картины.
– А вот раньше ты писал небо и море, и никогда – плоды граната, по которым ползают клопы.
– Разве? Впрочем, ты, может, и права.
Он запустил руку за платяной шкаф, встревожился, не сразу отыскав то, что хотел, и стал извлекать из щели все новые и новые полотна черно-бело-красных тонов. Среди них нашлось одно, которое вызвало удивление у него самого. Белое, напоминающее Христа тело лежало на черных, обугленных балках, а из ран его струилась кровь. Чертами лица этот человек напоминал Карло. Мы тупо воззрились на картину.