Но сегодня он сидел в цирке и внимательно следил за всем. Когда появились оба негра, он начал их пристально рассматривать. Негры — рослые сильные молодцы, у них один, недостаток — их губы слишком красны.
«Молодцы раскрашены» — подумал Сейвог.
Начитанный Сейвог увидел обман в цирке Поппендика, но он не хотел ничего предпринимать, пока не увидит знаменитого слона. В рыбачьем поселке рассказывали, что его перевезли с парохода на берег ночью, чтобы не возбуждать общего внимания. Почему ночью, Сейвог не мог себе объяснить. Дрессированный слон должен быть совсем ручным животным.
Наконец появился слон и сделал несколько весьма неловких движений. Сейвог не спускал с него глаз… И что же он заметил, когда животное подняло ноги из опилок? Мужские ноги в сапожищах! Этого Сейвогу было вполне достаточно. Он встал со своего места и попросил у директора позволения посмотреть на слона поближе.
Поппендик, толстый человек на кривых ножках, окаменел от изумления. Публика тоже смотрела на матроса с удивлением. Когда он повторил свой вопрос, директор ответил:
— Нет, нельзя, слон может вас растоптать на смерть. Такой ответственности я не могу взять на себя.
— Ну, я сам ее возьму на себя, — возразил Сейвог и, одним прыжком перескочив через барьер, подбежал к слону. И это огромное животное, о котором весь поселок говорил в продолжение семи дней, рухнуло от сильного удара и развалилось, как мешок с мукой. Что же увидела публика? Оба негра выкатились из искусственного тела слона, ругаясь по-шведски, изрыгая самые ужасные проклятия, совсем забыв, что они негры из Конго.
Сейвог обратился к публике и сказал:
— Я полагаю, что Поппендику, этому мошеннику, здесь больше нечего делать. Давайте поможем ему убраться отсюда!
Но рыбаки этого не желали. Правда, директор цирка их здорово надул, но они не хотели с ним связываться. Поппендик сам исчез незаметно. Он скрылся в гостинице, где остановился со своими артистами, и ночью покинул рыбацкое селение на пароходе, который он нанял для поездки к северному полярному кругу и к его простодушным обитателям — финмаркенским рыбакам.
Рыбный лов неравномерен: один раз катера возвращались нагруженные доверху, в другой на ярусы не попадалась ни одна рыба.
Ничего особенного не происходило теперь в рыбацком селении. Единственная приманка — карусель и палатка со стрельбою в цель. Поселок стоял пустынным, так как люди большую часть времени проводили на катерах в море. Им не хотелось развлекаться — должно быть потому, что надо было торопиться заканчивать лов.
Наступило лето. Солнце стояло круглые сутки на небе и только к полуночи касалось своим огромным кроваво-красным шаром поверхности океана, потом опять поднималось и катилось по голубому небу.
Море смотрело залитым кровью глазом в белую ночь. Красные, как кровь, волны набегали на гладкие черные скалы. Плавали стаи птиц, подобно большим белым островам в красном море, островам, которые внезапно поднимались в воздух и улетали. Хор всевозможных птичьих голосов раздавался в эти красные ночи.
Но иногда выпадали июньские ночи, когда над полярным морем клубился белый туман, как будто море выдыхало из своей пасти снеговые облака. С моря доносились разные звуки в такие ночи; противно выла сирена, звонили корабельные колокола. Эти звуки шли с кораблей, скрытых за белым покровом.
Теперь полярное море — большая проезжая дорога, где днем и ночью под солнцем и в тумане встречается множество кораблей.
В одну из таких июньских ночей налетела буря с юго-запада. В бухте пришлось привязать к причалам катера.
Буря загоняла из пенящегося котла моря белые волны в бухту, где тоже началось волнение. В такую непогоду рыбаки должны вставать ночью и смотреть, крепко ли держатся катера на якорях, не забивают ли они друг друга. Некоторые из рыбаков, для верности, проверяли канаты на причалах. За молом море белело, как снежная равнина…
Серая русская шхуна отчаянно боролась в море с громадами волн. Паруса ее превратились в тряпки и болтались, как коричневые вымпела, на обломках мачт. Шхуна тяжело взлетала и ныряла. Волны захлестывали и перекатывались через палубу. Шхуну несло к берегу, и через несколько часов она должна была разбиться вдребезги об утесы…
На шхуне находились люди. Молодая девушка, привязанная к мачте, цеплялась за пожилого, седобородого чело века.
— Мы погибаем, отец! Ты видишь, какой прибой!
Отец стоял на коленях, держась за канат, обмотанный вокруг мачты. Лицо девушки было бледнее морской пены, и черные зрачки расширены от безумного страха.
Шкипер Розанов возвращался на шхуне «Мария» из Кеми. Шторм налетел так неожиданно, что паруса разорвались в одно мгновение в мелкие клочья. Шкипер Розанов, не раз плававший в полярном море, тщетно старался привести в порядок паруса. Грот-мачта сломалась, и все три моряка, бывшие на шхуне, смыты с палубы; Розанов потерял всякую надежду и отдался на волю ветра и волн. Собрав последние силы, он привязал дочь к мачте, чтобы ее не смыло морем, сам же вцепился в канат, хотя пальцы его леденели.
В большом рыбацком селении наступило утро, и, когда рыбаки вышли на палубу своих катеров, они увидели на белом пространстве моря беспомощное судно.
«Верная гибель» — подумали они. Ведь у них нет спасательных судов, по крайней мере таких, которые могли бы бороться с таким штормом, как сегодня. Но, даже с таким приспособленным судном, вряд ли что можно сделать. Слишком уж страшно сегодня море…
Сальми зорко следил за шхуной. «Погибнет» — думал он, как другие. Он видел, что в бухте стоит большой пароход, совершавший рейсы во всякую погоду, но этот пароход не собирался выйти в море на помощь. И тут в душе Сальми вспыхнуло упрямое желание помочь во что бы то ни стало. Ему захотелось спасти шхуну, хотя бы ценой своего катера.
Он закричал:
— Я хочу выйти в море попытаться спасти шхуну. Кто со мной?
Непохоже, чтобы у кого-нибудь явилась охота сопутствовать Сальми. Все стояли неподвижно и не произносили ни слова. Наконец, один из матросов выкрикнул громко:
— Это безумие, шкипер Сальми!
— Я у тебя совета не просил, — резко оборвал его Сальми.
Никогда они не видали лица своего капитана таким жестким и угрожающим. Они иногда про себя называли его желторотым мальчишкой, но сегодня все почувствовали невольное уважение к нему. Этот сумеет постоять за себя. Но возражать и спорить с ним не имело смысла.
Но что это? Старик Мелькерсен отделился от всех и пошел к Сальми.
— Я достаточно стар и могу умереть… Все равно, где мне сложить кости, на земле или на море…
Старик как будто вырос, когда произносил эти слова.
За ним последовал Сейвог.
— Я никогда не был трусом, — сказал он. — А если не побоюсь смерти, стану, пожалуй, настоящим храбрецом…
Сегодня люди Сальми покажут, чего они действительно стоят. Ни Мелькерсен, не Сейвог не верили, что предприятие удастся. Но не могут же они, сложа руки, смотреть, как погибают люди на их глазах! Тем, которые не решались выйти в море, Сальми не сказал ни слова.
Возмущение вспыхнуло среди рыбаков, когда они узнали, что Сальми хочет выйти в море.
Большинство говорило, что он идет на верную гибель, что катеру его не завернуть за мол, — его разобьет вдребезги. «Филистеру» надо будет проскочить через высокий гребень волн, которые теснились в узком проходе у мола, а волны сейчас такие высокие, что им ничего не стоит разбить катер о мол.
Так говорили между собой рыбаки, когда «Филистер» двинулся из бухты. И говорили это опытные моряки. Некоторые кричали вслед Сальми: