– Это я вам говорю, сударь! – крикнул он гневным тоном.
– Мне, господин Сондерс? – спросил, наивно притворяясь, Томпсон.
– Да, вам. Поклялись вы, что ли, уморить нас голодом? Правда, это был бы единственный способ заглушить наши жалобы.
Томпсон удивленно открыл глаза.
– Вот уже три дня, – с яростью продолжал Сондерс, – как пища стала такой, что и порядочная собака отвернется от нее. Мы до сих пор терпели. Но сегодня вы уж слишком далеко зашли: свидетели – все эти господа.
Вопрос Сондерса встретил успех, который газетные парламентские отчеты назвали бы «живым одобрением» и «неистовыми рукоплесканиями». Все принялись говорить сразу, шумно. Возгласы «совершенно верно!» и «вы правы!» перекрещивались. Пять минут царил страшный шум.
Среди этого шума и гама Рожер смеялся от всего сердца. Путешествие становилось неудержимо смешным. Алиса, Долли и Робер разделяли веселость офицера. Никто из них не хотел отказаться от скверного, но забавного обеда.
Тем временем Томпсон, не обнаруживая особенного волнения, силился водворить тишину. Быть может, после всего этого у него имелся какой-нибудь основательный довод.
– Я признаю, – сказал он, – когда водворилось относительное молчание, – что обед был менее хорош, чем предыдущие…
Общий крик негодования оборвал его.
– …чем предыдущие, – спокойно повторил Томпсон, – но агентство тут решительно ни при чем, и господин Сондерс пожалеет о своем осуждении, когда узнает правду.
– Слова! – возразил Сондерс. – Этой монетой меня не подкупишь. Мне нужна другая, – прибавил он, вынимая из кармана пресловутую памятную книжку, – которую даст мне, когда мы будем в Лондоне, эта книжка, где я отмечаю перед всеми причиненный нам новый ущерб.
– Пусть же эти господа знают, – продолжал Томпсон, не обращая внимания, – что лэсте – восточный ветер, от которого мы потерпели на Мадейре, дал себя почувствовать и здесь, но гораздо сильнее, вследствие географического положения этих островов и близости их к Африке. В довершение беды лэсте принес с собой с континента тучу саранчи. Это вторжение, очень редкое здесь, произошло ко времени нашего прихода, и оба бича все сожгли, все сожрали, все уничтожили. Если агентство оказалось несколько стесненным в съестных продуктах, то потому, что они в самом деле стали очень редки на Большом Канарском острове.
– Полноте! – отрезал неумолимый Сондерс. – Скажите просто, что они дороги.
– Да разве это не то же самое? – наивно спросил Томпсон, обнаружив таким образом свои тайные помыслы.
Эта наивность привела пассажиров в оцепенение.
– Словом, мы сочтемся в Лондоне. Пока же остается только одно – уедем немедленно. Раз мы не можем обедать на Большом Канарском острове, то поужинаем на Тенерифе.
– Браво! – кричали со всех сторон.
Томпсон жестом потребовал молчания.
– На этот счет, – сказал он, – вам ответит наш почтенный капитан Пип, – и это к великому моему сожалению.
– Машина нуждается в серьезной чистке, и работа эта, начатая сегодня, потребует по крайней мере три дня. Мы поэтому не сможем покинуть Лус раньше полудня седьмого июня.
Сообщение капитана охладило пылких пассажиров. Они обменивались подавленными взглядами. Еще три дня торчать здесь без всякой экскурсии, без прогулки!
– И с такой пищей! – прибавил ожесточенный Сондерс.
Но вскоре грусть уступила место гневу. Допустимо ли, чтобы агентство Томпсона так издевалось над своими клиентами? Грозный ропот пробежал в обществе, когда оно встало из-за стола и начало подниматься на спардек.
В эту минуту в порт входил большой пароход. Это было одно из почтовых судов, совершающих рейсы между Англией и Капской колонией. Оно возвращалось в Лондон. Весть об этом немедленно распространилась на «Симью».
Пять-шесть пассажиров воспользовались неожиданным случаем и решительно высадились со своим багажом. Между этими разочарованными находилась леди Хейлбутз в сопровождении лелеемой стаи собак.
Томпсон делал вид, что не замечает недостающих. Впрочем, их было немного. Вследствие экономических или других соображений большинство пассажиров остались верными «Симью». В числе верных находился и Сондерс, хотя экономия и не входила в его расчеты. Покинуть Томпсона? Полно! Нет, он держал и будет держать его до конца. Ненависть ли на самом деле наполняла сердце этого беспокойного пассажира?