Выходит, что так. Более того, медведевская эпоха, кажется, окончательно превратила слова «инновации» и «высокие технологии», написанные по-русски, в разновидность грязных ругательств. И вот в продолжении цикла, романе «Се, творю» (2010, Сколково, Петрикгейт, Роснано в самом расцвете) Рыбаков полностью отказывается от старой схемы, все больше углубляясь в политико-философское противостояние мерзким либералам (вызывающим отвращение уже на чисто физиологическом уровне), заменяя технологический рывок типичным волшебством телепортации, наделяя сверхспособностями самых молодых героев, делая из них разновидность то ли люденов, то ли гадких лебедей — и подписывая тем самым приговор собственному поколению.
После 2010 года утекло много воды и много крови. Стрелка часов Судного дня с тех пор неизменно двигалась только вперед — к роковой полуночи. Россия успешно ввязалась сразу в два затяжных военных конфликта с перспективами и целями, которые не в состоянии внятно объяснить ни один из трех основных федеральных телеканалов. Исторические отсылки к шестидесятым, инновации, «далекие маяки», рывок к звездам — все это стало сегодня еще более неуместным, чем разговор о веревке в доме повешенного. На повестке дня совершенно другие исторические аналогии (за которые с радостью и пугающим единодушием хватаются что депутаты Львовского Городского Совета, что завсегдатаи «Воскресного вечера»).
Конец тридцатых годов. Финал Интербеллума. Канун Второй Мировой войны.
Жанр, в котором написана книга, пожалуй, не получится охарактеризовать одним-двумя ярлычками из колоды жанров коммерческой фантастики: это не «альтернативная история», не «криптоистория» и уж тем более не «историческая фантастика». Автор демонстративно отказывается от какой-либо связности и логичности творимого им мира: дело тут не в ссыльных царской эпохи, поющих «Возьмемся за руки, друзья», не в упоминании вируса Эболы в тридцатых — «альтернативная реальность» на то и альтернативная. Но в этой реальности теряются, собственно, образы главных героев, превращаясь в принципиально несобирающиеся пазлы, где каждая новая сцена только вносит дальнейшую путаницу. К примеру, с первых же строк книги мы узнаем, что главному ее герою (аналогу пикулевского «человека без имени», но по дипломатическому ведомству) в 1938 году пятьдесят девять лет. Это дает дату рождения — 1879 год. А затем упоминается, что из гимназии он выпустился аккурат после Цусимы — в 1905. В двадцать шесть лет. Себе же образца 1920 года наш «человек без имени» дает такую характеристику — «молокосос, деревенский тюня-лапоток». Это сорокалетний образованный мужчина, участвовавший, ни много ни мало, в плехановском «Освобождении труда» (не спрашивайте — Плеханов здесь тоже очень альтернативный). Такое нагромождение противоречий, ясное дело, является результатом сознательной тактики: находясь на не самой уютной для себя территории, автор сразу же показывает кукиш любителям искать заклепки неправильной формы, что составляют весьма весомую и влиятельную часть поклонников книжек про попаданцев и черных томиков «Яузы». С другой стороны — это сигнал для каждого потенциального читателя: не ищите в сюжете связности и логики, «книга вообще о другом», как любят оправдываться писатели, уличенные в непонимании темы своего творчества или литературной беспомощности. И пусть читателя не обманывают вставные главки в стиле «информации к размышлению» из романов Юлиана Семенова — книга эта действительно не об СССР тридцатых, не о Сталине и сталинизме, не о дипломатических играх накануне Второй Мировой. То, что в романе проделывает Рыбаков, укладывается в рамки отношения современного обывателя к историческому промежутку, что зовется сталинской эпохой.
Существует в общественном восприятии сталинизма и самого Сталина один удивительный, на первый взгляд совершенно непостижимый парадокс. В каждом современном книжном магазине два-три стеллажа отведены под тематическую литературу. Пестрят цепляющие глаз названия: «СТАЛИН — БОГ-ИМПЕРАТОР ИЗ МАШИНЫ», «СТАЛИН — НАСЛЕДНИК ДОМА РОМАНОВЫХ», «СТАЛИН ПРОТИВ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ», «СТАЛИН ПРОТИВ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ», «ПУТИН — ЭТО СТАЛИН СЕГОДНЯ», «ЖЕЛЕЗНЫЕ ЯЙЦА СТАЛИНА», «СТАЛИН И ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ», «ВОЗВРАЩЕНИЕ СТАЛИНА»… К каждой годовщине пакта Молотова-Риббентропа, к каждому дню рождения и смерти знаменитого специалиста по языкознанию медийное пространство лихорадит от пустопорожних дискуссий. Чуть ли не каждый конфликт хозяйствующих субъектов в современной России, в результате которого тот или иной деятель бизнеса, политики или культуры оказывается за решеткой, сопровождается разговорами про «новый тридцать седьмой» (скорбными стенаниями — из угла либералов огоньковской закалки и торжествующими визгами — со стороны «державников» на государевой службе). Словом, очевидно, что в России по популярности Сталин обошел и Битлз, и Иисуса Христа. Но вместе с тем, при всем медийном ажиотаже вокруг «отца народов», его идейное наследие (весьма обширное — тринадцать томов издано только до пятьдесят третьего года) оказывается совершенно невостребованным — хотя, казалось, уже одно имя обеспечит любому изданию сталинских работ стопроцентный коммерческий успех. Но нет — выпуском «дополнительных томов» сталинского собрания сочинений занимаются энтузиасты-дилетанты, а коммерческие издания представляют собой надерганные чуть ли не по абзацу компиляции казенных банальностей из эпохи банкетов и тостов и выдернутых из контекста отрывков внутрипартийной полемики. Можно с уверенностью сказать: самый узнаваемый персонаж в отечественной истории поразительно непопулярен в качестве мыслителя и теоретика, поразительно невостребован и несозвучен современности. Любой нынешний поклонник Сталина, заглянув в аутентичные тексты, не найдет в них для себя ничего цепляющего за живое — ни пассажей о величии белой славянской расы, ни апологетики православной империи, ни даже призывов к борьбе с еврейским заговором. После чтения книжек современных сталинских пророков вроде Старикова такой результат порядком разочаровывает, и в итоге возникает определенный запрос на «неизвестного», «тайного» Сталина, который никогда не был искренним революционером (революции ведь — это зло), а был, напротив, консервативным, патриотически настроенным религиозным обывателем. А спрос рождает предложение — так и возникают неуклюже состряпанные фальшивки вроде «беседы с Коллонтай», «политического завещания» или жанрово связанных с ними «дневников Берии». Фальшивки эти сварганены настолько топорно, что до конца в них мало кто верит — но хотят верить очень многие (как и в пресловутый «план Даллеса», который «не существует, но действует»). Документального жанра, разумеется, будет маловато — и появляется на рынке обширный пласт тематической художественной литературы, самыми характерными представителями которого являются пресловутые «попаданцы к Сталину». Мы смеемся и негодуем, глядя на патриотических реконструкторов с их влажными мечтами о железной руке в ежовой рукавице, на либералов, чьими стараниями порядком была обесценена память сотен тысяч жертв Большого Террора, но для людей, ломающих копья в интеллектуальных боях об истории нашего недавнего прошлого, в последнюю очередь имеют значение реальные беды и победы тридцатых-сороковых годов, реальные противоречия и конфликты этой эпохи. И книга Рыбакова — это крайняя форма литературной деконструкции сталинизма, декларативное и демонстративное его присвоение именем современной «патриотической общественности». Присвоение это идет достаточно примитивными путями — начиная с элементарного, с языка. Вот как разговаривают главный герой, высокопоставленный работник НКИДа, и Генеральный Секретарь ЦК ВКП(б), фактический лидер Советского государства: