Шпиончики медленно сходились в круг, замирали.
Раздавался выстрел из пистолета, и они хватали друг друга кто за что и кто чем, тянули и дергали.
Изо всех сил!
Слышалось только учащенное дыхание да изредка рычание. Достаточно было кому-нибудь хотя бы пискнуть от боли, как дежурный офицер тут же оттаскивал несчастного в сторону, а дежурные солдаты закрывали беднягу в клетку.
И, наконец, оставалось только двое шпиончиков, искусанных, исцарапанных, исщипанных.
— Прекратить настоящую драку! — командовал дежурный офицер.
Победители получали по большому куску черного хлеба, сглатывали его и, тяжело дыша, ждали последней команды.
Дежурный офицер приказывал:
— Гони противничка в яму, душа из тебя вон!
И стрелял из пистолета.
Два шпиончика подскакивали к глубокой яме, на дне которой была очень грязная и очень холодная вода. Побежденный должен был пробыть в яме шесть часов шесть минут. Если же в яму падали оба шпиончика, их оттуда вылавливали, и драка возобновлялась.
Победителю выдавали полусырую котлету и бутылку фруктовки. Затем он совершал почетный обход клеток, во время которого мог дернуть каждого шпиончика за ухо или нос.
Вот так воспитывал свои подрастающие кадры полковник, а теперь уже генерал Шито-Крыто.
Его шпиончики не боялись ни голода, ни холода, ни болезней. Они росли злыми и хитрыми, сильными и выносливыми, закаленными и бесстрашными.
В десять лет их из клеток переводили в казарму и начинали готовить к шпионско-диверсионной работе.
Учили шпиончиков здорово, и они учились здорово. В одиннадцать лет они умели управлять автомобилем, мотоциклом, вертолетом, прыгали с парашютом, метко стреляли, владели любым оружием, знали радиодело и несколько языков.
Поэтому работа на площадке молодняка оказалась для рядового Батона далеко не из легких. Дело в том, что за побег из клетки шпиончику полагалась луковица и стакан минеральной воды. А если учесть, что молодняк держали впроголодь, а в сутки, как вы помните, давали стакан тухлой воды из болота, то шпиончики дни и ночи только о том и думали, чтобы выбраться из клетки.
В первое же дежурство рядовой Батон оскандалился: из клетки совершенно непонятным образом улизнул №14. Правда, он считался лучшим из двадцати восьми штук и был, конечно, ловчее и хитрее новоиспеченного рядового.
Надо учесть и то, что №14 — единственная девочка среди шпиончиков, любимица самого генерала Шито-Крыто. Когда ему доложили о ее побеге, он крякнул от удовольствия, приказал:
— Выдать номеру четырнадцать лишний стакан минеральной воды! Если еще раз сбежит, да еще в дежурство Батона, получит бутылку фруктовки!
С этого случая рядовой Батон возненавидел шпиончика №14 всеми силами своей рядовой, бывшей генеральской души. А №14 только и ждала, как бы ему напакостить. И хотя он не спускал с ее клетки глаз, №14 улизнула и во второй раз!
Она скакала по площадке и кричала:
— Мне фруктовка, Батону клетка! Батону клетка, мне фруктовка!
По инструкции дежурный, проглядевший два побега, сам залезал в клетку на неделю и получал питание наравне с молодняком. Каково же было пожилому, толстому, не очень здоровому человеку, да еще бывшему генералу, сидеть в маленькой клетке на голой земле и увертываться от соседей-шпиончиков, которые его пинали и кусали! Да и вообще, стыдно сказать, чего они только с ним, бедным, ни делали!
Он даже несколько раз всплакнул, схватившись руками за голову, которая была ни на что не похожа.
Но ничего не поделаешь — отсидел неделю, только поседел. Сидел, сидел и поседел. Это были самые кошмарные дни в жизни Батона. Ведь у клеток нет ни крыш, ни стенок, ни пола. Сверху лили дожди, с боков продували ветры, снизу несло холодом. Рядовой Батон загрипповал, просил лекарства — не дали: нельзя, не положено по инструкции. Еле-еле он выжил, и если бы не злость на №14 и генерала Шито-Крыто, мог бы и помереть. Как говорится, запросто. Только злость и согревала его и поддерживала в больном организме жизнь.
Как сумела №14 открыть замок?! Этот вопрос раскаленной иголкой застрял в мозгу рядового Батона. Ведь если он еще хоть раз попадет в клетку, то живым из нее уже не выползет.
Горестно размышляя о своей столь нелепой и столь тяжелой судьбе, рядовой Батон лежал на жесткой койке в солдатской казарме и с блаженством вспоминал свою генеральскую постель. Восемь матрацев на ней было, девятнадцать подушек (и все в наволочках), шесть одеял с пододеяльниками!
Домой его, увы, не пускали родители.