В подобных приятных уму и сердцу размышлениях проводил Батон немногие остававшиеся от сна часы. И еще он любил думать о том, что генерал Шито-Крыто оказался в дураках. Читает, будучи в дураках, сообщения своей любимой Стрекозы и не подозревает, что сочинял их нелюбимый Муравей. Шито ты, Крыто ты несчастное! Вот тебе прекрасный повод лопнуть от дикой злобы или разбить свою огромную голову об стену.
Рассуждая таким образом, бывший генерал Батон, он же бывший рядовой Батон, он же бывший агент Муравей, он же бывший дедушка Николай Степанович Уткин, а теперь просто очень счастливый человек, лежал себе, изредка переворачиваясь с боку на бок, и ничего больше не требовал от судьбы. Лежать бы вот так до конца дней своих… Красота!
Но, как известно, счастье не бывает долгим. Об этом хорошо знают, например, прогульщики. Прогуляешь день, прогуляешь два, может быть, и на третий день счастье выпадет, а потом попадет тебе!
Вот Батон и беспокоился: долго ли продлится
ЕГО СЧАСТЬЕ?
ГЛАВА №29
Младшего сержанта Стрекозу ловят и прячут в мешок
БЫЛА КРОМЕШНАЯ НОЧЬ. В темноте около здания, на карнизе которого неподвижно застыла Стрекоза, натянули сетку. Стрекоза и во тьме кромешной видела не хуже кошки, несколько раз стреляла и ранила несколько человек.
Ни в одном окне не горел свет. Улица потонула во мраке.
На Стрекозу навели яркий луч прожектора, чтобы он слепил ее и она ничего бы не видела.
Задача предстояла сложная: надо было взять младшего сержанта так, чтобы она не успела выстрелить в себя.
По совету агента Муравья для нее был заготовлен специальный мешок из нервущейся ткани и с крепкими завязками.
— Пора начинать, — сказал полковник Егоров, снял пиджак, ботинки, носки и остался в легком спортивном костюме. — Вспомню-ка молодость!
— Товарищ полковник! — обратился к нему младший лейтенант Юрий Васильков. — Разрешите мне! У меня все-таки второй разряд по акробатике! Разобьетесь вы! Или покалечитесь!
— Знаю я вас, акробатов, — весело ответил полковник Егоров. — Потом среди друзей хвастаться будете: дескать, им, полковникам, хорошо, командуют только, а мы, акробаты, на высоте четвертого этажа трудимся… Приготовиться! — скомандовал он. — Начали!
Взвыли сирены, одна громче другой, одна протяжнее другой, так взвыли, будто в городе враз загорелось девятнадцать домов.
Полковник Егоров забрался на подоконник, спустился на карниз, пролез под оконной рамой и выпрямился, прижавшись спиной к стене. Между нами говоря, было ему страшновато. Даже если упасть на сетку, то все равно надо было на всякий случай попрощаться с родными и близкими.
Не дыша почти, он осторожно переставлял ноги. Пятки больно упирались в карниз, а носки — в воздухе. От этого создавалось впечатление, что ноги вот-вот сведет судорогой.
Стрекоза стояла с закрытыми глазами, держа руку с пистолетом наготове. Вот и надо было как-то отобрать у нее пистолет.
В таких случаях говорят: секунды казались часами. Полковнику Егорову представлялось, что он на карнизе уже не первый год!
Сирены выпи, сменяя одна другую.
Оставалось каких-нибудь полметра, и можно было хватать Стрекозу за руку с пистолетом.
Но тут Стрекоза вдруг шевельнулась, понюхала воздух, отвернулась от луча прожектора и вытянула руку с пистолетом в сторону полковника Егорова.
Раздумывать было уже некогда, и он схватил младшего сержанта за руку.
Стрекоза, как пойманная за хвост мартышка, извивалась в воздухе, норовя укусить полковника Егорова в руку. Он второй рукой выхватил у нее пистолет и выпустил Стрекозу.
И сам, потеряв равновесие, полетел следом. Ему показалось, что летел он очень долго, и о многом успел подумать, два раза пожалел о том, что не имеет по акробатике хотя бы третьего разряда.
Загорелись огни. Смолкли сирены.
Еле-еле Стрекозу завязали в мешок. Врач торопливо смазывал йодом искусанных и исцарапанных младшим сержантом людей.
— Целехонек, — сказал, ощупывая себя, полковник Егоров. — Вот только в голове шумит. Спасибо, товарищи, за работу.
Он поехал в больницу справиться о здоровье Фонди-Монди-Дунди-Пэка. Экая получилась досада! Пора уже было готовиться к переброске бывшего ЫХ-000 в «Гроб и молнию» — и вот на тебе! Одно только и утешение, что все могло окончиться куда хуже.
Но почему не проходит шум в голове? Не хватало еще, чтобы и с ним что-нибудь стряслось!