— И на сколько вы это растянете?
— Намеренно никто ничего тянуть не собирается. Но болезнь вашего внука почти совершенно не известна научному миру. Излечить человека от лени — это вам не зуб удалить.
— Я же в точности следовала вашим указаниям, — продолжала сокрушаться бабушка. — А что получилось? Ведь если бы я осталась нормальной бабушкой, а не пошла бы в общественные деятели городского масштаба, внук-то бы и не заболел, может!
— В принципе моя научная теория у меня лично не вызывает сомнений, — строго и обиженно сказал Моисей Григорьевич. — Вполне возможно, что очередная болезнь Толика — очередная научная загадка. Вот и будем ее разгадывать.
— Загадка или болезнь?
— И загадка, и болезнь. Вы слишком просто, то есть очень упрощенно, смотрите на клиническую действительность. Напомню вам старую, но вечно справедливую и глубокую истину: болезнь легче предупредить, чем излечить. Особенно это относится к заболеваниям, связанным с ленью. — Было похоже на то, что Моисей Григорьевич или начинал сердиться, или готовился прочесть научную лекцию.
На самом же деле он настороженно и обеспокоенно поглядывал в сторону старшего санитара Тимофея Игнатьевича, который уже несколько раз открывал рот, пытаясь что-то сказать, но каждый раз Моисею Григорьевичу удавалось сдержать своего ретивого сотрудника.
Однако стоило доктору лишь на мгновение остановиться, как раздался нудный, недовольный голос.
— Я, конечно, очень крупно извиняюсь, — решительно вступил в разговор старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Но ведь человек я здесь не посторонний. Прислушайтесь хоть раз к моим мыслям. Не такие уж они глупые. Жизненным опытом проверенные. Почему бы вам этого парня хоть раз не выпороть! Без злобы ведь, не от жестокого сердца, а в чисто медицинских и научных целях это я предлагаю. Проэкспериментируйте, вреда не будет. Своей судьбой гарантирую положительный результат.
— Современный ребенок, — раздраженно ответил Моисей Григорьевич, — к порке относится сугубо отрицательно. А тут еще серьезнейший случай опаснейшего заболевания. Не исключен и самый ужасный исход.
— Мне остается в прессу, то есть в печать, обратиться, — пригрозил старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Придется описать положение дел. Так, мол, и так: не приветствуют у нас новое в медицине.
— Пишите куда хотите и что хотите, — отмахнулся Моисей Григорьевич. — Кстати, порка — это довольно древний метод.
— С чего бы это у него? — всхлипывая, спросила бабушка.
— Прямо скажу: не знаю. Еще прямее скажу: я просто обескуражен.
И если бы в последнее время бабушка не занималась спортом, то сейчас бы она обязательно упала в обморок, причем очень глубокий.
— Что же делать-то? — собрав всю силу воли, спросила она.
— Верить в науку, — ответил Моисей Григорьевич, — в ее безграничные, хотя до конца и не раскрытые возможности.
НАУКА СДЕЛАЕТ ВСЕ, ЧТОБЫ СПАСТИ ТОЛИКА.
ГЛАВА №40
На службе у фон Гадке появляется фон Хлипке
ГОСПОДИН ОБЕРФОБЕРДРАМХАМШНАПСФЮРЕР ФОН ГАДКЕ ОЧЕНЬ ХВОРАЛ. Он очень захворал сразу, как вернулся от генерала Шито-Крыто. Ведь впервые не фон Гадке обманул, а фон Гадке обманули. Как говорится, вор у вора дубинку украл да еще язык показал!
В бессильной ярости фон Гадке ударил по своему отражению в огромном зеркале. Зеркалу хоть бы хны, а кулачок, как говорится, вдребезги. Но ярость фон Гадке не уменьшилась, а, наоборот, увеличилась в два с половиной раза.
Если вы помните, господин оберфобердрамхамшнапсфюрер путал правое и левое, и вот вместо левой ручки (черная перчаточка) пустил в ход правую (белая перчаточка) и искалечил ее (не перчаточку, конечно, а ручку).
«Как же я теперь буду есть? — в ужасной тревоге подумал он. — Я же не умею есть левой! А может, я разбил именно левую ручку? Как бы узнать?»
Внезапно он со страшным испугом обнаружил, что путает не только правое и левое, но и черное и белое!
В головке у него все перемешалось, ничего не мог он понять. Его тут же отвезли в госпиталь, сразу же положили на операционный стол, и пришлось ему (не столу, а фон Гадке) стонать и ругаться от диких болей.
Новый его адъютант (прежний угодил в тюрьму, потому что подал фон Гадке вместо ложки вилку), молоденький офицерик фон Хлипке сказал по дороге из госпиталя:
— В следующий раз, господин оберфобердрамхамшнапсфюрер, когда вами овладеет бессильная ярость, обращайтесь ко мне. Я ударю по зеркалу. Я разобью свой кулак. Ваш кулачок дороже вам и командованию, чем мой.