Чтобы проверить степень воздействия препарата балдина на организм генерала Шито-Крыто, Бокс-Мокс подразнил его:
— Дурак ты дурачок, Шито-Крыто. Бездарная ты личность, Шито-Крыто. Болван ты неотесанный, господин генерал.
В ответ раздался мощный, похожий на рев сирены, храп.
Бокс-Мокс снял телефонную трубку, вызвал сто тринадцатый отдел, сказал:
— Срочно к шефу все запасы балдина и все инструкции ПО ИЗГОТОВЛЕНИЮ.
ГЛАВА №47
Фон Гадке спасается от почетной спиртизации и убегает от солдат из охраны Центрхапштаба
ВЕЧЕРОМ ГОСПОДИНА ОБЕРФОБЕРДРАМХАМШНАПСФЮРЕРА ФОН ГАДКЕ ПРИВЕЗЛИ НА ПЛОЩАДЬ перед шпионской школой, чтобы подвергнуть почетной спиртизации.
Здесь на гранитном пьедестале стояла стеклянная банка, наполненная спиртом и закрытая притертой пробкой.
По инструкции, фон Гадке должен был выпить три литра спирта, добровольно ногами вниз опуститься в банку и замереть по стойке «смирно». Но конвоиры — два солдата и офицер — стали пить спирт сами.
«Вот я и закончил свой жизненный путь, — с очень большой грустью подумал фон Гадке. — Завтра здесь будет стоять почетный караул. Молодые шпионы, проходя мимо, будут кричать мне «Майль!» А ответить им я уже не смогу. Конечно, все это почетно, но глупо и несправедливо! Я не хочу уходить на тот свет с пустыми руками! Я должен сделать человечеству большую пакость! У меня отобрали гавриков, но я могу достать самолет и бомбу и шарахнуть ее куда следует!»
И фон Гадке улизнул от своих конвоиров.
Сделал он это просто: забежал в здание, влез в отверстие мусоропровода и полетел вниз. Надо было придумать, что же делать дальше, но фон Гадке не успел ничего сообразить, как внизу загремело, заскрежетало, и он оказался в кузове автомашины.
Долгое получилось путешествие. Через каждые несколько минут машина останавливалась, открывался кузов, и на фон Гадке обрушивалась груда мусора. И каждый раз он упрямо выкарабкивался наверх.
Я, автор, очень умоляю вас, читателей, обратить внимание на данный факт. Вот почему мерзавец, негодяй (и сами подберите все бранные, но справедливые слова), редко бывает лентяем! Они, эти безобразники, все действуют и действуют, а мы, в общем-то хорошие люди, часто занимаемся всякой ерундой…
Наконец, кузов был заполнен до предела, и машина помчалась дальше. Эх, надо выжить во что бы то ни стало! Назло барону Барану, назло всему Центрхапштабу, назло всему человечеству! Фон Гадке не собирался отправляться на тот свет, хе-хе, с пустыми руками. Он еще прихватит с собой несколько миллионов человек! Ради этого он готов перенести самые жестокие испытания и любые запахи.
Выжить, выжить, выжить, выжить, выжить, чтобы не дать жить другим!
Кузов раскрылся, опрокинулся, и фон Гадке спрыгнул на землю перед железной коробкой, бункером, и на четвереньках помчался к воротам. Было уже темновато, и проскочить мимо дремавшего сторожа не стоило никакого труда.
— Кыш, кыш! — сквозь сон равнодушно крикнул сторож, полагая, что в ворота прошмыгнула кошка.
За воротами фон Гадке выпрямился во весь ростик и побежал по обочине шоссе. Ножки у него подкашивались, он спотыкался на каждом шагу и упал, больно ушибив коленки и содрав кожу на ладошках об асфальт.
Сразу встать не удалось. Он бы с удовольствием уснул прямо вот тут. Увы, нельзя! Времени у него в обрез. Еще неизвестно, что происходит сейчас в Центрхапштабе. Вполне возможно, что там объявлена полнейшая наибоевейшая тревога для поимки фон Гадке.
Огромным усилием воли он заставил себя подняться и побрел, еле-еле переставляя ножки. Оба сапожка и остатки перчаточек от грязи были уже одинакового цвета — черные. Мундир и галифе — в лохмотьях, все в пятнах и мусоре.
Конечно, появляться в таком виде в городе опасно: поймают.
Совсем стемнело. Силенок у фон Гадке почти не оставалось, но отчаяние и сознание безвыходности придали наглости, а наглость, как известно, на некоторое время способна заменять силенки.
Но страшнее всего были муки голода. Большую часть организмика фон Гадке занимал пищеварительный аппарат, и сейчас он трррребовал еды!
Дорога пошла под уклон, и фон Гадке побежал, вернее, его побежало, понесло. Но вот спуск окончился, фон Гадке остановился, покачнулся, попятился назад и упал, запутавшись в двух своих ножках.
Лежал он на спинке, раскинув ручки, и упрямо думал, превозмогая очень острые боли в пищеварительном аппарате: «Все равно я не умру. Все равно я выживу. Пусть меня лишили счастья бороться с детьми. Я достану самолет с бомбой и шарахну ее куда следует».