Полковник усмехнулся, а Хойман наконец оторвался от окна и прикрыл глаза.
…Тем временем пейзаж за стрельчатыми окнами начал сереть, наступал рассвет. В огромном замковом зале тогда, тридцать пять лет назад, Растер, порядком набравшись, взгромоздился на резное кресло под статуей какого-то античного бога или героя — скульптурное искусство юного Хоймана занимало столь же мало, как и теперь… Так вот, Растер, взобравшись на кресло, стал что-то орать, размахивая золотым кубком, из которого пил. В нескольких шагах от него стоял Гётц, красивый двадцати пятилетний юноша, без году неделя фармацевт… Гётца многие любили и потому снисходительно относились к одному его недостатку — он почти не пил, не то чтобы не хотел — желудок его не переносил алкоголя… Он стоял перед Растером, рядом с Хойманом, который презрительно следил, как Растер выставляется со своим золотым кубком. Тут же был и Дессеффи, глазевший мутным осоловелым взглядом, и силач Ценгер, который после окончания юридического факультета стал, как и Зайбт, офицером. Ценгер тоже наблюдал за выкрутасами Растера, поигрывая пистолетом.
А Растер разорялся:
— Хватит, больше я терпеть не намерен!
Все собрались вокруг Растера, сомнений не было — его слова относились к Ценгеру. Некоторые старались укротить Растера, другие поддержали его, а Гётц попытался утихомирить разгоравшиеся страсти:
— Брось! Нечего скандалить! Ну что такое случилось?
Кто-то подлил масла в огонь:
— Что ты вообще разорался? Чем недоволен? И при чем тут Гётц? Он что, твой денщик?
Вот этого не надо было говорить.
В Растера точно бес вселился, тем более что к утру он успел напиться почти до бесчувствия. Сильный, как горилла, он мог позволить себе распоясаться — ругался почем зря, размахивал кубком и в конце концов запустил им в Хоймана. Непонятно, почему в него — может, оттого, что Хойман стоял ближе всего к Ценгеру или очень уж ненавистно щурился на него, а возможно, кубок просто вырвался и полетел, в кого Бог пошлет… в общем, так получилось… В Хоймана Растер не попал, тот отклонился, а попал в Дессеффи.
Все разразились хохотом, хвалили Хоймана, смеялись над Дессеффи, но в центре внимания все же оставался Растер. Он угрожал сломать шею каждому, кто станет натравливать на него Гётца, при этом глядел на Ценгера, а тот отвечал вполне мирным взглядом, все еще поигрывая наградным пистолетом. Мгновение — и пистолет блеснул и в руке Растера. Ценгер взглянул на кубок, откатившийся в угол, на свой пистолет, на Растера и сказал:
— Конечно, безопаснее стрелять в затылок, со спины…
Повернулся к Гётцу и другим, точно приглашал в свидетели, сделал неопределенный жест пистолетом и пообещал:
— Этого жалкого типа когда-нибудь я все же убью!..
Кого имел в виду Ценгер, Хойман не знал ни тогда, ни теперь.
Всем было известно, что Растер очень дорожил записями Гётца по фармакологии и ревновал любого, кто пытался сблизиться с Гётцем, стараясь не упускать его из-под своего влияния… впрочем, Хойман интересовался этим не больше, чем античной скульптурой, и Гётц его мало занимал. Равно как и Ценгер с Растером. Конфликт в большом зале замка Бук кончился поздним утром совсем не так, как ожидалось. Всеобщее внимание вдруг переключилось на Дессеффи и Хоймана.
Незадолго до того, летом, у Дессеффи началось что-то вроде романа с дочкой землевладельца, имение которого соседствовало с замком, это был самый богатый помещик здешних мест, но роман закончился уже к осени. Дессеффи подозревал, что тут приложил руку Хойман — тот вместе с другими членами Союза навещал барышню и, в отличие от Дессеффи, простодушного, недалекого малого, часто болтал с ней, например, о деде майоре, описывал столичную жизнь, заграничные путешествия, занятия юриспруденцией, коллекцию оружия… Тогда Хойман еще мало напоминал нынешнего советника криминальной полиции. Сельская барышня внимала Хойману с интересом и восхищением, как и каждая девушка, видевшая в жизни лишь поля, луга и коровники. Дессеффи постепенно терял все позиции, возможно, еще и потому, что помещик был сказочно богат, Дессеффи же, несмотря на аристократическую фамилию, принадлежал к безнадежно захудалой и обедневшей ветви рода. Когда девица окончательно дала Дессеффи отставку — Хойман, правда, при этом так и не занял его места, — Дессеффи выкинул совершенно неожиданную штуку. Однажды вечером он поджег сенной сарай в имении. Выгорел сенник до основания, но все бы обошлось, если бы Хойман спустя месяц не упомянул в деревне о поджоге и поджигателе. Однако дело все равно замяли, помещик уже получил приличную страховку. Дессеффи же после этого возненавидел Хоймана смертельно.