Обиды отца на мать были столь же грошовыми и длились пару секунд, после чего он все забывал. Родители пошли на ресепшен, оформлять бумаги и вносить соответствующую плату – Игорь в финансово-деловых вопросах не участвовал. Он стянул бахилы и встал сбоку от входной стеклянной двери. Солнце снаружи лилось неистово, внутри холодили кондеры. Игорь любил лето, любил солнце. Солнце и жара ассоциировались с относительной свободой и счастьем, что бы ни значили эти слова на самом деле.
Мимо прошли женщина и девочка, чуть младше него, держась за руки. Игорь не смотрел на них, он вообще избегал смотреть на кого бы то ни было, но с некоторых пор его «боковые» чувства приобрели феноменальную силу. Он видел все вокруг, замечал каждую деталь, глядя в одну точку – в окно, или в пол, или на свои руки, или под ноги,– он на самом деле контролировал все 360 градусов вокруг себя. Он слышал и впитывал каждое слово, выглядя спящим с открытым ртом. Он ловил кожей взгляды, чувствовал по изменению воздуха близкое движение – в его сторону или от него; он предугадывал каждый шаг. Он не смотрел на проходящих мимо маму с дочкой, но он точно знал, что те пялятся. Что ж, это понятно, сегодня он – гвоздь программы. Успокаивало лишь то, что он знал и другое: смотрят – не на него. Смотрят – на фингал. Его самого не видят за фингалом, не видят Игоря Мещерякова. И хоть взгляды коробили, будь его воля, он наносил бы себе фингалы по утрам специальной краской. Потому что во всех других случаях взгляды в его сторону не предвещали ничего хорошего. Вернее, в 99% других случаев. Потому как что-то случилось однажды. И не только то, что он начал ходить во сне.
Они вышли из клиники и двинулись к стоянке, где их ждал синий Хендай I10. Расстояние преодолевали молча, как партизаны в тылу. Игоря всегда прикалывало, как они идут втроем, когда втроем. Отец шел впереди, как гусак, он всегда торопился и ничего не успевал. Мама демонстративно сохраняла хладнокровие и отказывалась подстраиваться под его ритм, поэтому телепалась сзади. Игорь же, в стремлении угодить обоим, болтался в промежутке, то ускоряясь, то сбавляя темп.
В машине отец спросил:
– Ну что ты думаешь?
– Про сына Петра?– уточнила мама.
– Ну…
– Он – молодец,– сказала она равнодушно. – Начал давать советы только после того, как раскрутил нас на сеансы. А пока не раскрутил, давал лекцию про ритмы, которая нам очень поможет в жизни.
– Так-то да…– Отец обескураженно положил руки на руль и взглянул сквозь ветровое стекло.– Думаешь, фигня все? Развод очередной?
– Вряд ли развод,– сказала мама.– Его хвалят. В интернете у него рейтинг 4,9 из пяти. Может, конечно, сам накрутил себе… Но его знают люди. На работе одна сотрудница к нему дочку свою водила, он ее от энуреза вылечил.
– Понятно…
Игорь, слушая разговор, открыл боковое окно. В машине имелся кондер, но тот на днях крякнул, а у отца пока не было времени сгонять в мастерскую. Как назло, сегодня с утра жара усилилась.
– Слушай, я так и не понял последнюю фишку,– сказал отец.– Что значит – все изменилось, потому что начали об этом говорить?
– Всего лишь очередная теория,– отозвалась мама.– Феномен Баадера какого-то там, если я правильно помню. Суть в том, что если начинаешь говорить о том, чего нет, то это потом начинает случаться. Не обязательно с тобой, может, с соседом, или в газете прочтешь. Но где-то случится.
– Так он и начал об этом говорить! Петров! О лунатиках-преступниках. Получается, это он будет виноват, если что?
– Да, Сергей,– ровно и без эмоций ответила мама.– Он будет виноват, если что.
Отец покосился на нее и промолчал. Игорь стиснул зубы, чтобы не улыбнуться. Что ж, мамин юмор ему тоже нравился, хоть он и был своеобразный. Ему часто казалось, что достойно оценить этот юмор может только он сам. Он взглянул на зеркальце и внезапно наткнулся на мамин спокойный взгляд.
– Игорь, прикрой окно. Сейчас поедем, тебя может продуть. Надо оно тебе?
– Да ладно, брось ты!– Отец завел двигатель.– Жарень такая, какой продуть.– Однако Игорь уже послушно нажал на кнопку автоматического управления.