Его нет в этом кабинете, где он проводил часы и дни, нет на кухне и в ванной, где он брился и рассматривал отечные щиколотки и распухшие запястья (верный признак болезни сердца!), — но где-то же он есть?
В поезде, в поезде. В поезде, ту-ту-ту-уу!..
Фэл постелили на диване, слишком большом для ее маленького тела: рядом с ней легко уместились бы еще три Фэл и, как минимум, пять Габриелей. В изголовье дивана горит ночник — лампа с бледно-сиреневым абажуром и ножкой в виде странного человеческого существа со слоновьей головой, отец называл его богом мудрости и покровителем путешественников Ганешей.
Путешествия, о!.. Путешествия не имеют к отцу (каким знал его Габриель) ни малейшего отношения.
Узкие высокие окна затянуты шторами, узкие высокие шкафы забиты книгами. В углу, на низком столике из красного дерева, стоит граммофон с медной трубой, больше похожей на раскрывшееся жерло какого-то диковинного цветка. Медь поблескивает в свете ночника, все остальное скрыто в полутьме. Но Габриель знает, что граммофонный раструб не одинок: внизу притаилась новейшая стереосистема со множеством колонок и двумя тюнерами, а место справа занимает восковой валик Эдисона, страшно антикварная и дорогая штука.
В кабинете есть еще множество небольших ящичков (в них живут сигары); множество застекленных стоек (в них живут цирковые плакаты); покрытое сукном бюро и конторка с лежащими на ней «Nouveau petit LAROUSSE illustré»[6] 1936 года и лупой. Вот интересно, лупа еще там?.. Если взять ее и приблизить к лицу — может быть, тогда Фэл увеличится в размерах? И не будет казаться такой маленькой, такой беззащитной в этой огромной и безжизненной комнате?
Пока Габриель размышляет об этом, пространство вокруг дивана с Фэл приходит в движение и начинает странным образом вибрировать, искривляться, вздыхать — как будто приноравливаясь к нежданной постоялице. Опс! — и вот уже окна и книжные шкафы не кажутся такими высокими. Упс! — сузились и ужались стены. Чик-вжик-трак! — опустился потолок. Теперь это и не кабинет вовсе, а чудесная маленькая табакерка или чудесная музыкальная шкатулка, а Фэл нужно всего лишь протянуть руку, чтобы открыть дверь. Пошевелить фалангой пальца, чтобы распахнуть окно.
Наверное, это природное явление объяснимо и связано с профессией тетки. Всю жизнь ее спутниками были пульсары (хоть и нейтронные, а все же звезды), и Фэл волей-неволей переняла их повадки: втягивать все в свою орбиту, в воронку, подминать под себя. Так, в понимании Габриеля, выглядят сверхтекучесть, сверхпроводимость, сверхсильные магнитные поля.
Если это так и Фэл вдруг придет в голову зевнуть — Габриель, подхваченный магнитным полем, полетит прямиком ей в рот. Все то время, что они знакомы, Габриеля тянуло к тетке, как магнитом, и только теперь нашлось объяснение этому —
НАУЧНОЕ
и гораздо более убедительное, чем все другие объяснения.
Фэл читает толстенную книгу, но Габриель все же находит нужным спросить:
— Ты не спишь?
— Нет. А почему ты еще не в кровати?
— Вот… Пришел пожелать тебе спокойной ночи. Сладких снов.
— Сегодня я вряд ли усну Но желай.
Видя, что Габриель нерешительно мнется у двери, она откладывает книгу и похлопывает рукой по дивану:
— Иди сюда.
Только это ему и нужно: через секунду он оказывается рядом с Фэл, и даже через долю секунды, — магнитное поле все-таки сработало.
— Сегодня был очень грустный день. Очень тяжелый, — говорит она.
— Да. — Габриель тотчас начинает угрызаться от осознания того, что не чувствует ни грусти, ни тяжести.
Поездка на фантастическом скором поезде — еще не повод для расстройства.
Он не станет рассказывать про поезд тетке, вдруг она посчитает его глупым или (хуже того) спрыгнувшим с мозгов мальчишкой, который ровным счетом ничего не понимает в смерти. Смерть — это такое средство передвижения, мог бы выдвинуть гипотезу Габриель, — но вместо этого принимается склонять на все лады историю про Растаявшую Фею.
Сказка на ночь.
Воспроизведенная с максимальной приближенностью к первоисточнику, она вышибает у Фэл слезу. Да-да, Фэл натурально плачет и сглатывает слезы, как это делал сам Габриель — жутко давно, в бессмысленном возрасте пяти или шести лет.