— Привет, — говорит он, набравшись храбрости. — Что вы решили?
Вместо ответа Кинтеро, под одобрительные улыбки остальных, толкает Габриеля в грудь.
Бедняга Габриель, он совсем не ожидал такого подвоха, такого откровенного вероломства. И — если бы речь не шла о том, чтобы стать пятым, — он ни за что бы не удержался на ногах. Нет, не-ет, Габриеля не проведешь, что-то подсказывает ему: падать нельзя. Падать нельзя, как нельзя каким-нибудь иным способом выказать слабость; происходящее — всего лишь тест, испытание на прочность. И если уж всесильное солнце решило отметелить тебя —
сопротивляйся, недоумок!
До сегодняшнего дня Габриель понятия не имел, что значит драться. Он не заработал ни одного синяка, не заслужил ни одной царапины: типичная история вялого и жидкого в коленках домашнего животного — сигары и старые цирковые плакаты относятся к нему снисходительно, а словесные баталии с Марией-Христиной рваных ран не оставляют. Теперь, после удара Кинтеро и еще нескольких ударов, последовавших за первым, Габриель чувствует странную ломоту в груди, странное стеснение. Сравнить происходящее в грудной клетке абсолютно не с чем, но он смутно подозревает: так, должно быть, выглядит боль, о которой все говорят, к месту и не к месту. «У меня постоянно болит сердце» (отец о своих проблемах со здоровьем), «мне больно видеть, во что ты себя превратил» (мама об отце), «она больная на всю голову» (Мария-Христина о тетке-Соледад), «не хватало еще заболеть в такую-то ветреную весну» (бабушка). Вот наконец и у Габриеля появилось свое собственное представление о боли:
боль — вещь до крайности неприятная
от нее перехватывает дыхание, и слезы наворачиваются на глаза
от нее хочется кричать
от нее хочется избавиться — и чем скорее, тем лучше.
Но избавиться от боли означало бы избавиться от Кинтеро, а он-таки сумел повалить Габриеля на землю — не без помощи Мончо и Начо, конечно. Саданув Габриеля под коленки и совершив таким образом свое подлое дело, они отступили. И спокойненько наблюдают, как Кинтеро мнет в руках лицо противника, как тычет кулаком ему в нос и ухо, как закрывает рот ладонью. Солирует мизинец с кольцом — и оттого во рту Габриеля появляется привкус металла, призванный оттенить еще один привкус —
крови.
О крови в семье Габриеля не говорит никто.
«Занятно, — отстраненно думает он, — занятные ощущения, и не то чтобы очень неприятные, сопротивляйся, недоумок!»
— Ну?! Все еще хочешь быть с нами? — выдыхает Кинтеро.
Габриель молчит.
Во-первых, из-за кольца. Задняя его стенка нахально протиснулась между губами Габриеля и давит на зубы. Зубы — этот последний оборонительный рубеж — скрипят и потрескивают, как ворота готовой пасть крепости, и Габриель тут же представляет себя стоящим у ворот, в сверкающих латах и со щитом в руках. И латы, и щит выкованы из металла гораздо более благородного, чем кольцо Кинтеро.
Даже если рыцарю Габриелю суждено погибнуть — он погибнет непобежденным, сопротивляйся, недоумок!..
— Все еще хочешь?! Все еще хочешь?!.. — без устали лает за воротами варвар Кинтеро.
Между рыцарем и варваром — масса различий. Одно из них состоит в том, что варвару приходится надеяться только на себя. В то время как к рыцарю (в самых крайних случаях и невесть откуда) может прийти спасение. В виде обладающего волшебной силой артефакта. В виде оседланного, стоящего под всеми парами животного (то ли дракона, то ли единорога). В виде магического оружия — меча по имени Экскалибур, к примеру. Вот и сейчас, совершенно инстинктивно, Габриель нащупывает то, что могло бы ему помочь. Конечно, это не Экскалибур.
Но что-то очень близкое к нему.
Сигара отца, запаянная в металлический туб. Она должна была стать даром, принесенным Габриелем на алтарь будущей великой дружбы. И не его вина, что дар отвергнут, и что он, Габриель, лежит сейчас, пригвожденный к мостовой, с привкусом крови и металла во рту. Самое время действовать, недоумок и великий рыцарь, мысленно подбадривает себя Габриель и, извернувшись и вытащив из кармана сигару, сует ее под ребра Кинтеро. Удары в исполнении Габриеля неожиданно методичны и упорядочены, и с каждым разом становятся все сильнее.
Не такие уж они венценосные — ребра Кинтеро, и уж точно ненамного прочнее Габриелевых зубов. Скрип и треск — те же.
Поначалу Кинтеро еще старается держаться (слишком много вокруг заинтересованных в его победе зрителей), но хватает его ненадолго. Короткий всхлип, поскуливание, а затем и вой возвещают о преимуществе рыцаря над варваром. И оно могло бы стать неоспоримым, если бы Кинтеро не обхватил рукой голову Габриеля и не приблизил свои губы к его уху.