Да-да, Фэл не признает электронную почту, на которую давно перешел весь цивилизованный мир. Она предпочитает писать письма от руки и клеить марки на конверт — «так теплее, так человечнее».
Фэл права.
Единственное, о чем она не знает и никогда не узнает, — дневник Птицелова.
Странно, что Габриель не рассказал о Птицелове, когда был ребенком. И позже, когда превратился в подростка. Юношу. Молодого мужчину. Логического объяснения, почему он не сделал этого, не находится. Не сделал — и все тут. А по прошествии двух десятков лет возвращаться к Птицелову было бы и вовсе глупо.
И потом — сболтнув Фэл о Птицелове, пришлось бы откровенничать и о его дневнике. И Фэл бы страшно расстроилась. Она была бы потрясена, уничтожена, раздавлена. Она не нашла бы успокоения даже в окрестностях рентгеновской двойной звезды V404 в созвездии Лебедя. К тому же Фэл уже немолода (совсем скоро ей исполнится пятьдесят), и у нее стали возникать проблемы со здоровьем.
Тахикардия, боль в суставах и пигментный ретинит.
Фэл не жалуется, упоминает о своих болезнях вскользь и обещает переехать к Габриелю, когда совсем постареет и ослабнет, «не волнуйся, это еще как минимум лет двадцать, дорогой мой». Исходя из предшествующего опыта Габриеля — двадцать лет не так уж много. Почти завтра, в крайнем случае — послезавтра. И (в случае непосредственного контакта с теткой) скрыть присутствие Птицелова в своей жизни Габриелю не удастся.
Это практически невозможно уже сейчас. Птицелов отвоевывает все новые пространства, заполняет все новые лакуны, а ведь еще десятилетие назад (до полной расшифровки дневника) он не был таким навязчивым.
Десять лет назад он последний раз видел Фэл. За год до очередной смерти, на этот раз — мамы. Габриель во всех подробностях помнит встречу с Фэл на вокзале, объятия, поцелуи, астральный лепет о том, какой он красивый, и о том, что в мужской щетине нет ничего хорошего, «она колется».
— …У тебя есть кто-то, кто колется щетиной? Мужчина твоей жизни, да? Наконец-то! Но ты ничего не писала о нем…
— Не глупи, дорогой мой. Мужчина моей жизни — это ты!
— Ты говоришь неправду.
Говорить неправду в сорок лет (на вокзале Габриель встретил Фэл сорокалетней) намного проще, чем в десять, чем в двадцать. Неправде легко скрыться за складками появившихся морщин. Неправда разлита в едва заметных углублениях, отделяющих один прожитый день от другого; размазана по месяцам и неделям, подобно маслу на хлебе. Чем больше недель, месяцев, лет — тем тоньше слой. Незаметнее.
— Ну хорошо. Я сказала неправду. Совсем недавно на моем горизонте появился один…
— Один парень? Он твой коллега по работе? Или владелец того пса, что живет в двух кварталах от тебя?
— Когда я говорю о горизонте, — Фэл смеется и упирается ладонями в грудь Габриеля, — я имею в виду только горизонт событий. Соображай…
«Горизонт событий». Это как-то связано с работой Фэл, с ее радиоастрономическими бдениями. Термин «горизонт событий» относится к черным дырам, которыми Фэл увлеклась в последнее время. Она даже написала небольшую статью о них для одной электронной энциклопедии. Увлечение Фэл нельзя расценивать как предательство по отношению к делу ее жизни — пульсарам. Пульсары — нейтронные звезды — черные дыры, во Вселенной все взаимосвязано.
— Черные дыры, да, Фэл?
— Точно. Одна из них предположительно находится в созвездии Змееносца. Она-то и занимает меня больше всего. Следовательно, и Змееносец занимает. Можешь считать его моей последней большой любовью.
В этом — вся Фэл. Понять, что она думает, — не о вселенной, не о кучевых облаках, не о жимолости в цвету, а о самой обыкновенной, простецкой любви между мужчиной и женщиной, невозможно. Габриель не знает даже, была ли она когда-нибудь близка с мужчинами.