Ключа к ящикам (в отличие от бога солнца) Габриель не видел никогда.
— …Ключ. Я и забыла. Вот, возьми.
Фэл снимает с шеи цепочку, на которой (вместо медальона, крестика или ладанки) висит маленький блестящий ключ.
— А он подойдет?
— Конечно. Ведь это и есть ключ от бюро.
— Откуда он у тебя? —
Подобный вопрос для Габриеля чистая формальность, Фэл может не заморачиваться с ответом. Какая разница, откуда у нее ключ, важно — что он отпирает. Не пройдет и тридцати секунд, как Габриель узнает о содержимом ящиков: вдруг там спрятаны невероятные, потрясающие предметы? Настолько потрясающие, что к ним вполне применимо слово «артефакт» — о его существовании Габриель узнал не так давно, но случая употребить еще не представилось.
— …Откуда? Его прислал мне твой отец. Несколько месяцев назад.
— Зачем?
— Сейчас откроем ящик и все узнаем.
— Там спрятан артефакт? — Габриель так возбужден, что не сразу попадает ключом в скважину.
— Ого!.. Насчет артефакта я не совсем уверена…
Куда ему слушать Фэл, если ключ легко повернулся в замке и ящик поддался? Возбуждение достигает пика и — следом за ним — следует сокрушительное разочарование.
Ящик пуст.
Почти пуст, если не считать еще одного ключа, болтающегося на дне. Второй ключ раза в два больше первого, он не украшен ни искусной резьбой, ни драгоценными камнями, ни инкрустацией из слоновой кости. Такими ключами отпираются самые захудалые дома, самые дешевые закусочные, самые заброшенные подвалы, в которых не сыщешь ничего, кроме крыс.
Нет-нет, так просто Габриель не сдастся, впереди целых четыре ящика!
Он уже готов продолжить поиски, когда слышит голос Фэл:
— Ты не должен этого делать.
— Почему?
— Потому что мы должны взять только то, что лежит в верхнем правом ящике.
— Но там только еще один дурацкий ключ.
— Значит, нам нужен именно он.
— А остальное?
— Послушай, на все остальное мы не имеем права, —
Фэл по-прежнему кажется мягкой (она даже мягче, чем обычно), но тени за ее спиной начинают сгущаться, а воздух — угрожающе потрескивать, помни об аннигиляции, малыш.
Помни и не перечь.
…Спустя день, ключом, найденным в ящике, Фэл откроет самую важную дверь в жизни Габриеля. За ней окажется помещение, в котором Габриель проведет самые прекрасные дни и самые ужасающие ночи. Впоследствии разделение дней и ночей уже не будет таким четким, и темнота (или то, что кажется темнотой), переползет на территорию света, медленно съедая ее, откусывая по кусочку.
Габриель и Фэл оказываются на улице Ферран через несколько часов после оглашения завещания.
Завещание состоит из трех миллионов пунктов, по которым можно ненавидеть английскую выскочку. В нем сказано, что Виктории Бастидас де Фабер (так выглядит полное имя Фэл) переходит коллекция кубинских сигар в количестве 931 штуки, библиотека и автомобиль «Золотой Бугатти» 1927 года выпуска, о существовании которого никто в семье Габриеля не подозревал.
Где он находится в настоящее время — тоже неизвестно.
Кроме того, в собственности сеньориты Бастидас оказывается часть недвижимого имущества покойного на улице Ферран, в центральной части Города.
По сравнению со столь внушительным куском пирога остальные куски выглядят не так впечатляюще, это крохи, а не куски:
— небольшое денежное вспомоществование вдове покойного,
— счет в банке на имя сына покойного (суммы, лежащей там, хватило бы разве что на годовой абонемент в океанариум).
Судьба пластинок и аудиотехники (включая граммофон) тоже худо-бедно устроена, они передаются в дар дочери вдовы покойного от первого брака. Не обойдены вниманием и цирковые плакаты, их необходимо переслать г-ну «Bugge Wesseltoft», до 1981 года проживавшему в городке Бад-Грисбах, в Баварии.
Бад-Грисбах, не там ли запаркован «Золотой Бугатти»?
— Он был большой шутник — ваш муж и мой брат, — объясняет впавшей в уныние матери Габриеля Фэл. — Я понятия не имею, кто такой Багги Вессельтофт… Я даже не знаю, существует ли этот Багги на самом деле.
— А по-моему, он был мудаком. Тихушником с поехавшей крышей. Жалким ничтожеством, который сидел на твоей шее и годами измывался над тобой, мама.
Мария-Христина не стесняется в выражениях, и ее можно понять: уж слишком оскорбительным выглядит пункт о запиленных оперных пластинках толщиной в палец, она всегда считала их мусором. А граммофон и эдисоновский восковой валик!.. Вещи, совершенно несовместимые с психоделической командой «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН», на создание очередного элэсдэшного шедевра в стиле «Surrealistic Pillow»[7] они вряд ли вдохновят.