Глава 173
Похоже, клубок моих сомнений клубился у меня прямо на лице — Мара, внимательно меня разглядывавшая, успокоено вздохнула и с хитренькой улыбочкой поинтересовалась:
— Ну и чего ты теперь делать будешь? А, ногорукий головозадишка?
— Тебя, красавица, послушаю. Может, чего умного скажешь.
Не любит Марана «красавицу». И это хорошо — вдруг с досады, в сердцах, и прямо выскажет? «Кузнечик в юбке» проковыляла к своему высокому мягкому сидению, долго устраивалась там, уселась:
— А ничего. Ничего делать не надо. Холоп пробовал снасильничать твою наложницу. Она отбилась да насильника зарезала. За что ей от господина и хозяина — похвала и уважение. А людям сказать: «и дальше тако же будет». Чтобы и впредь не лезли. Ну, и приври чего-нибудь. Ты ж у нас колдун, ты ж — «Зверь Лютый».
Вот язва. Ещё и подкалывает. Идея мне близка: я тут как-то недавно размышлял о необходимости защиты собственного «курятника» от стай «бродячих гамадрилов». Первый кирпич в «ограду страха» вокруг моего «сада наслаждений»?
Принято. Тут и врать-то ничего не надо, сами всё придумают. Только сказать, что она — моя наложница, помолчать многозначительно, и тот же Хотен такие страсти рассказывать начнёт… Только… какая она мне наложница? Эта «яблоня» у меня не «цветёт». Только деревенеет. Кстати…
— Мара, а как у Елицы с её бзиком? Толк-то от твоего лечения есть? За битыми же «кучами» она нормально ухаживала.
— Не равняй. Они же — не люди, зверьё лесное, дикари нерусские, язычники битые. А чего ж больную зверушку не обиходить? А вот когда ты на них кресты понавесил, а тот лапать начал…
Так, опять я виноват. Способность женщины обвинять во всех бедах мужчину — беспредельна. И часто — обоснована.
— А как же я? Она — то меня за руку держала, то я её из воды тащил, одежду мою на себе носила.
— Так ты тоже — нелюдь. Хоть и с крестом. Ты ж для неё не мужик, ты ж — хозяин, владетель. Господи-и-и-н.
Сарказм, прозвучавший в последнем слове, напомнил: Мара не перед кем коленей своих гнуть не будет. И не только из-за их физической нерасгибаемости. Ей здешние «святорусские» поклоны да прогибы… Любые-всякие. Она чувствует себя «богиней смерти» и ведёт себя соответственно.
А вот это её: «ты — не мужик» — звучит обидно. Я как-то про себя несколько иначе…
— Раз я — «не мужик», я могу её трахнуть?
Чего это я такое сказал? Логически вытекающее следствие из очевидных предпосылок оказалось абсолютно абсурдным. Или — «не абсолютно»?
— Всё бы тебе трахаться. Вон волоса на теле нет, всё в… в туда и ушло. Волчонок плешивый…
Ну чего она так? И вообще, я же не головой работаю. В смысле — я работаю головой, но не по этому делу. В смысле: я и по этому делу головой работаю. Ну, типа, думаю. Типа — ну не со всеми же я… А, без толку — не высказать.
А вот чего это она теперь? Когда Мара распахивает сразу оба глаза, и вертикальный и горизонтальный… А потом начинает улыбаться… До самых задних коренных зубов… и распахивает коленки… они у неё и так — сильно тупой угол. «Комбайн Дон-1500, 8 метров захвата». Хорошо — под юбкой не видно. Но когда выглядывающие носки тапочек разворачиваются вообще за спину… А сама потягивается, колыхая бюстом. Или правильнее — колыша? На мой взгляд, правильнее — потрясая. Меня, например — точно. И из всего этого, наполненного не то радостью прозрения, не то предвкушением сытного обеда доносится восторженное… мурлыканье:
— Волчонок. Плешивый. Господин. Нелюдь.
Это она меня так ругает? Или — поносит? А может — стыдит?
— Слушай внимательно, ящерка.
Я — не ящерка. Я — большой и страшный крокодил. Но послушать могу.
— У Елицы — искорёженная душа. Я могу её зельями своими так накачать — станет как бревно еловое. «Что воля, что неволя — всё едино». Но… долго не проживёт. Либо — с тоски помрёт, либо — совсем свихнётся. Утопится, повесится. Однако в миру, кроме мужиков и парней, и иные есть. Бабы, к примеру. Я уж думала… да вот, не срослось у них с Трифеной. Из-за тебя, макак вечно озабоченный. Это ты в тот мешок между ними влез… Ладно, кто прошлое помянет… А ещё есть звери лесные… А? Что скажешь, волчара облезлый?