«Всё, что нас не убивает, делает нас…»? Лучше? Сильнее? Отвратительнее? Сволочнее…
Меня-то это не убьёт. Меня это просто… — изменяет. Просто я теперь буду знать — как вот это делается, что из этого получается. И в следующий раз смогу спокойно, исходя уже из собственного личного опыта, сказать:
— Ну чего там? Заснули? Бей давай.
А потом спокойно ответить на вопрос какого-нибудь юнца:
— И как… оно?
— Да как обычно. Нормально.
Сволочная страна! И я в ней становлюсь сволочью. Такой же, как все. Может, чуть порезче, поживее, позлобнее…
Не я придумал этот зверский «Устав церковный» имени Ярослава, извините за выражение, «Мудрого»! С его неподъёмными штрафами, неограниченными ничем внятным — епитимьями, бессрочными «церковными домами». Не я придумал этот маразм здешней Русской Православной Церкви. Которая не только оплела весь народ, всю страну, своей паутиной, не только тянет в себя всё съедобное, хорошее, красивое, но и старательно внедряет древнее благочестие в форме греческих «Номоканонов». Чужих, не здесь, не сейчас, не для этих людей написанных. Вбивает их не только «пастырским словом», но и дубинками попов, мечами княжьих гридней, смрадом и мраком монастырских тюрем.
У меня нет «имперского мышления», я уважаю даже ваши идиотские законы, господа предки. Я стараюсь не нарушать их без крайней необходимости. Но попадаться под ваши виры, казни и епитимьи — я не собираюсь. Вы придумали эти законы для себя, «для людей, для народа русского». Что ж, воля ваша. Только я — нелюдь, я — не «народ». Нести свою лысую головушку на вашу плаху — я не буду. И людей своих — уберегу. На покорность мою — не надейтесь.
«— Как ваше здоровье, Рабинович?
— Не дождётесь».
Чтобы меня не трогали, чтобы я мог здесь жить и делать своё дело, мне придётся рвать, выгрызать куски в этом мире. Сделать прореху в ткани здешнего бытия.
Только вот какая мелочь мелкая: ткань эта состоит и из человеческих тел тоже. Вроде вот этого, белого, фигуристого, ласкового, в моей собственной памяти, женского тела, которое дёргается, рвётся на «кобыле», из второго, маленького, красненького, ещё не сформировавшегося, там, внутри, которое тоже рвётся, ломается гидравлическими ударами от ударов плети, от судорожных, рефлекторных сокращений мышц материнского чрева.
Какая же ты сволочь, Ванька! Какой же ты мерзавец! Какой-какой… Самый мерзкий. Самый-самый. Нормальный путь попаданца-прогрессора. Стать самой мерзкой сволочью во всём видимом пространстве. Потому что, не «перемерзив» аборигенов, не будет никакого прогресса. А будет показательная порка прогрессиста с последующей «мучительной и скоропостижной» — показательно выпоротого.
И это — лучший вариант. Потому что, альтернативой является состояние забитой тупой двуногой скотинки в каком-нибудь «церковном» или «богатом» доме. Скотинки, мучимой не только болестями телесными, не только понуканиями людей начальствующих и надзирающих, но и собственными воспоминаниями и сожалениями. Сожалениями об упущенных возможностях. «Прости народ русский… что не осилил».
Парадокс, но мне здорово повезло, что я нарвался на такую сволочь, как отец Геннадий. Был бы у нас приходским попом приличный человек, добрый, умный, честный — убивать было бы тяжелее. Я бы ещё долго приплясывал да сомневался бы, пытался бы как-то договориться, на «авось» надеялся… И влетел бы куда глубже.
Потому что всякий приличный священник просто обязан, по долгу своему перед господом и законом, выяснить, выспросить у паствы своей о всех важных событиях в приходе. И тогда Марьяшкина внебрачная беременность, отмечаемая добрыми христианами, просто автоматически приводит к её исповеди. А она, как благочестивая, истинно верующая женщина, очень естественно, доброжелательно и открыто, ответит на все вопросы пастыря, расскажет и о нашей встрече, и о моём ошейнике, и как она меня «правой ручкой обняла и поцеловала». Искренне покается и просветлится.
И добрый пастырь, скорбя в душе своей о греховности столь юного отрока, оказавшегося беглым холопом, насильником, убийцей да ещё, страшно сказать — в церковь не ходившим, причастие не принимавшим, верноподданнически сообщит в епархию… Хорошо, что отец Геннадий оказался жадной скотиной — решил для себя лично дольку урвать. Честный бы человек, бессребреник, просто бы донос послал.
Так это счастье — когда сидеть сможешь. А то так отделают, что и ползать не удастся.