Он кивает близнецам, те хватают меня за руки, буквально распинают. А второй носатик ловит ноги, которыми пытаюсь лягаться. Я извиваюсь, кричу, плачу, но у меня нет сил бороться с ними.
Они громадны…
А я…
У меня только что разбились розовые очки. Стёклами внутрь. Осколки впиваются в глаза. И, кажется, я реву кровью.
От иллюзии благополучной жизни, которую для нас создавал отец, не осталось и следа. Падение с небес на землю оказывается максимально жёстким.
Часть моего сознания ещё не верит до конца в происходящее. Такого просто не может быть! Мой любимый папа не мог подвергнуть семью такому риску.
Эти люди ошибаются!
— Нет… пожалуйста… прошу… не надо… — лепечу вмиг пересохшими губами.
На крики уже нет сил. Но разве мольбы когда-нибудь трогали бездушных?
Я на грани обморока, но держусь зубами за остатки реальности. Не хватило только отключиться перед этими уродами. В сознании я буду бороться до конца. Кусаться. Вырываться.
Лысый буквально раздирает ту дурацкую юбку, в которой я сегодня дефилировала по кабинету Асхадова. Блуза тоже через несколько секунд становится лишь куском тряпки…
— Ты такая хлипкая, — ухмыляется лысый. — Кожа да кости. Подержаться не за что. Три члена сразу для тебя будет серьёзным испытанием. Та что готовься, девочка. Сейчас будем тебя драть! Гасим, ты же любишь невинные попки. А я, так уж и быть, займусь её целкой. А ты, Шаво, её ротик заткнёшь.
И сознание всё-таки почти покидает меня, когда грязные похотливые ручищи начинают шарить по моему телу.
Я пропускаю тот момент, когда на арене появляется ещё один игрок. Просто его голос — холодный и острый, как ледяной клинок, прорезает пространство и отрезвляет:
— Убери. Лапы. От. Моей. Женщины.
Чеканит. Вбивает каждое слово.
Насильники даже отпускают меня. Больно падаю на пол и могу видеть его. Снизу, с затоптанного пола — смотрю на бога, явившегося в мир смертных.
Какой же он высокий. Не ниже этих амбалов. И плечи широченные. Вот только вовсе не выглядит шкафом, как они. Наоборот — стройный, даже изящный. Но мощь от него идёт такая, что всех в комнате к полу прибивает. Отец от одной его энергетики начинает скулить.
Гектор Асхадов собственной персоной.
В костюме от кутюр, белоснежной рубашке и начищенных до блеска туфлях.
Свет лампы разливает золото по тёмно-русым волосам. Они почти горят, искрятся, сверкают. Ореолом.
Только в глазах — арктический лёд.
А ещё ладони у него очень красивые. Пальцы тонкие, длинные, аристократические. Сейчас они сжимают пистолет.
… их пятеро, он один…
… им страшно, ему нет…
— Асхадов, — начинает лысый, примирительно вскидывая руки, — ты не кипишуй. Мы её не тронули. И если девка твоя — может, и бабло за неё отдашь.
— Это не твоё дело, Семён, — низкий голос Асхадова остужает атмосферу. — А наше с Ржавым. Мы и решим. Вымелись отсюда. Живо. Все.
Он не повышает голоса ни на йоту. Просто бросает слова. Но… словно мечет ножи. И все они попадают в цель — амбалов как ветром сдувает.
И лишь когда они уходят, я вспоминаю, что у них тоже были пистолеты. Но они офигели так, что забыли об оружие. Впрочем, как и я.
Сижу почти голая на полу, всклоченная, зарёванная.
Смотрю на него — безупречного, идеального, изысканного.
И понимаю — влюбилась. По уши. До звёзд в глазах. Безвозвратно.
2(3)
Асхадов с некоторой брезгливостью созерцает тело, распростёртое у его ног. То есть меня.
И на меня — поздним откатом — набегает цунами стыда. Погребает, утаскивает в бездну, где хочется только выть, обняв коленки. Я сейчас, наверное, отвратительно-жалкая. И обнажённая! Перед почти незнакомым мужчиной! И он видел, как меня лапали!
Ааааа…
Закрываю лицо руками, чувствую, как горят щёки.
Я же теперь смотреть на него не смогу. Всё время буду этот позор вспоминать. Кажется, тот лысый ублюдок даже трусики на мне успел разорвать!
Асхадов хмыкает и протягивает мне руку, произнося с досадой, как непонятливому ребёнку:
— Живо вставайте! Простудитесь.
Вроде бы и забота, но сам тон — всё тот же, с режущей холодностью — заставляет меня реально замёрзнуть.
Клацая зубами, всё-таки цепляюсь за его руку — красивую, сильную, твёрдую — и в тот же миг меня вздёргивают вверх.
На какое-то мгновение я оказываюсь в его объятиях, и меня буквально околдовывает ароматом терпкого парфюма смешанного с дорогим табаком.
Сдуреть можно. Я хочу быть в этих объятиях вечно — твёрдых, будто из камня. Макушкой я едва достаю ему до середины груди. Рядом с ним мне так нравится чувствовать себя маленькой, хрупкой, беззащитной.