В эту минуту где-то наверху, на гребне оврага, раздался одинокий выстрел, затем крик, сильная, но разрозненная стрельба. Палили, вероятно, куда попало. Что-то большое, неуклюжее покатилось под откос, за ним — другое.
Уже совсем близко — короткая схватка, в которой я не мог принять участия. Не различишь кто друг, кто враг.
— Харошь, харошь, — как всегда в минуту волнения коверкая слова, пробурчал Ахметдинов и приподнял лежащего у его ног человека.
Наверху стрельба усилилась. Гитлеровцы по-настоящему всполошились. Общими усилиями мы притащили фашиста на КП полка. Внесли в блиндаж, там выяснилось: захватили труп. Пленный не выдержал железных объятий бывшего мастера модельной обуви и отправился к праотцам.
— Шайтан, жить не умеешь сколько надо, — выругался Ахметдинов.
Он свирепо посмотрел на мертвого, словно тот перед ним в чем-то провинился.
Возвращались назад молча. Неудача мучила. Каждый переживал ее по-своему. Узнав о результатах поиска, полковник нахмурился.
— А кто вам разрешил воевать? — серьезно и строго спросил он. — Каждый из вас обязан выполнять свои функции. И подменять друг друга нельзя. Мы слепые сейчас, понимаете, слепые… Немцы наверняка готовят прорыв, а вы!.. Безумие поручать дело одному человеку. Вот и перестарался бедняга. Идите, — приказал он и, чуть смягчившись, добавил: — Отдыхайте.
…Откровенно говоря, я на Гуртьева обиделся. Его упрек показался мне несправедливым: не отдавать же позицию немцам!
Утром меня вновь вызвали к Гуртьеву, у него сидел майор Кушнарев. У командира полка был угрюмый вид.
— Сегодня ночью поиск, «языка» достать во что бы то ни стало, — приказал командир дивизии.
— Есть, достать «языка», — повторил я.
Тон, каким мне отдали приказ, меня огорчил. Неужели полковник серьезно считает, что я совершил преступление? Да, Гуртьев считал…
Ждать… Как много мучений доставляло это. Как плохо чувствуешь себя, отправляя на смертельную опасность товарища! Сидеть в укрытом от бомб, снарядов блиндаже и думать: а вернется ли боевой товарищ? Сидеть и думать, а в эту минуту фашисты уже пытают героя, подвешивают его за вывихнутые руки, вырезают ему на спине красные звезды.
И снова мысли о девушках. Почему они не возвращаются? Неужели погибли?
Нестерпимо медленно тянулась ночь. Чтобы скоротать время, я начал прогуливаться среди развалин, поглядывая на зловещий фейерверк трассирующих пуль, прислушиваясь к канонаде. Потом все успокоилось, все стихло. Близился рассвет, а в такое время даже гитлеровцы отдыхают. Вот где-то за Волгой порозовел горизонт. Все сильнее и сильнее он подкрашивал тучи, еще недавно совсем черные, угрюмые.
Я улыбнулся было просыпающемуся утру, но тут же склонил голову. Раз до сих пор не вернулся Ахметдинов, значит…
Еще полчаса ожидания, и пришлось возвращаться в штольню, в свой блиндаж. Лег на топчан, задумался. О ком? Да, конечно, о нем, о моем Ахмете…
И вдруг — шум шагов и голос, в эту минуту особенно знакомый, особенно родной:
— Товарищ капитан, разрешите?
Я кинулся навстречу. Он, Ахмет, в руке окровавленный эсэсовский кинжал, а за ним — перепуганный, со скрученными назад руками гитлеровец.
Я обнял разведчика, а он зашатался и медленно опустился на порог.
…Очнулся Ахметдинов далеко за полдень, и первым, кого он увидел, оказался Гуртьев.
— Спасибо, родной, большое спасибо! — сказал комдив и положил руку на плечо бойца. — Кинжал возьми на память, злее будешь.
— Я и так злой. Шибко злой, — сквозь зубы произнес разведчик, — только виноват я, не так вышло.
А получилось действительно не совсем так. Ахметдинов настолько верил в свою физическую силу, что порой пренебрегал элементарными правилами предосторожности. Подкравшись к окопчику, находившемуся невдалеке от заводской стены, он напал на двух гитлеровцев, одного убил, а второго связал, но плохо, взвалил на спину и понес. Об одном забыл разведчик — обезоружить фашиста. Бойцы, участвующие вместе с ним в поиске, шли сзади, охраняя его отступление. Метров через тридцать, миновав большой завал, Ахметдинов очутился вне поля зрения своих наблюдателей. Вдруг — сильный удар в бок, острая боль (пленный ухитрился освободить руки). Разведчик выронил немца, тот моментально вскочил на ноги, но тут же упал, оглушенный ударом кулака. Татарин подобрал нож, которым его ранил гитлеровец, дотащил пленного до штольни, но, войдя ко мне, потерял сознание.
Гитлеровец дал ценные показания, но главного — есть ли на нашем участке танки — он не знал. Ахметдинов же, неделю полежав в санбате, снова вернулся в строй.