Иван Петрович рассказал далее про дело «австрийских» раскольников, которое он уже расследовал, про нового митрополита Никанора и про молодого славянофила Ивана Аксакова, который расхаживал в Москве в старинном русском охабне, в мурмолке и с бородой, пока не арестовали его с намерением выведать образ мыслей. Мыслями его, впрочем, государь остался весьма доволен.
— Мысли трезвые и не лишенные государственного смысла, — заметил, перебивая Ивана Петровича, Дубельт. — Его три дня продержали в столовой графа Орлова, в доме III отделения, а на четвертый день я распорядился освободить. Чрезвычайно оригинальный молодой человек, но витийство портит все. Главное же — начитался журналов и романов и потому не в меру болтлив. А молчание, господа, — величайшая добродетель молодости. Это в наши-то годы можно позволить себе и даже н у ж н о говорить, — при этом Леонтий Васильевич покрутил пальцами свои пышные усы, которые он весьма искусно соединил уже с бакенами. — А молодой человек должен учтиво молчать и вслушиваться.
— «Храни уста!» — так гласят вавилонские тексты, — согласился Иван Петрович.
— Молодые люди должны быть сильны телом и духом, — кипел Леонтий Васильевич, — обладать мужеством и решимостью, много работать и для того много спать, пить и есть…
— Счастлив тот смертный, кто при достатке обильный желудок имеет, — оживившись и деловито вставил как бы про себя протоиерей.
— Но вместе с тем смиренномудрие — высшее украшение молодости, — заключил Леонтий Васильевич. — Высшая добродетель!
— Как он нежно заливается! — размышлял про себя Иван Петрович. — Уж такая стремительная и благожелательная речь! Поди ж ты, — что ни суждение, то прикрасы и непоколебимая нравственность. Без прикрас шагу не ступит. Учтивейший и благороднейший человек.
Иван Петрович подошел под благословение к протоиерею и, восхищенно взглянув на Леонтия Васильевича, потряс им обоим руки, прощаясь.
На лице Леонтия Васильевича изобразилась бесконечная досада, что так скоро прерывается столь рассудительная и дружественная беседа двух приятелей, но он не мог задерживать долее Ивана Петровича, так как и сам чрезвычайно торопился. Протоиерей так же бессмысленно и мешковато, как и сидел, попрощался вслед за Иваном Петровичем и, буркнув что-то весьма нравственное, уплыл мимо ливрейных лакеев.
Леонтий Васильевич был в приподнятом состоянии. Душа вздрагивала. Он засуетился, быстро зашагал в спальню, потом столь же быстро вернулся в кабинет, подошел к зеркалу и продолжительно закручивал усы и оправлял сюртук. Леонтий Васильевич любил одеваться с изяществом и мылся уж непременно заграничными патентованными водами. Это было вполне необходимо, если принять в расчет его чрезвычайное пристрастие к женскому роду и тонким светским развлечениям: он любил парады, балы, маскированные вечера, театры, но более всего его пленяли столичные мельпомены; на них была сосредоточена без остатка его усердная и разорительная страсть.
В тот вечер, когда, к общей досаде, прервалась столь чувствительная беседа по поводу России-матушки, Леонтий Васильевич торопился в некий отдаленный загородный игорный дом, в коем он считался высшим покровителем (впрочем, весьма инкогнито, так, что об этом важном обстоятельстве знали лишь немногие завсегдатаи дома, лица с высоким положением). Леонтий Васильевич избрал этот дом с целью устройства в нем чрезвычайно секретных встреч и времяпровождения. В кабинет Леонтия Васильевича даже был устроен в этом доме особый вход, со специально приставленным лакеем, человеком весьма известным III отделению.
Не успел Леонтий Васильевич и взойти по лестнице в свою половину дома, как лакей доложил, что его уже ждет важная посетительница. Леонтий Васильевич сбросил шинель и прошел в ковровую комнату с пышной мебелью и золотыми багетами. Навстречу ему бросилась, дребезжа смехом, крепко набеленная и нарумяненная, вся в шелках, Анна Авдеевна.
Леонтий Васильевич столь же расторопно поймал ее за руку, которую и поцеловал трижды самым нежнейшим образом, а на четвертый раз уж в локоток с шуршащим шелком, прямо в тепленькие складочки.
Анна Авдеевна, легко и вздрагивая, как полевая былинка, пошла с ним в дальние комнаты, оглашая их резвым и кувыркающимся смехом…
Впрочем, Анна Авдеевна была преобаятельнейшая женщина.
Козыри в руках Ивана Петровича
Воротившись домой, Иван Петрович узнал от лакея, что его дожидается неизвестный, но весьма чиновно одетый человек, еще молодых лет, и в ожидании находится в прихожей, у лестницы с черного хода.