Филиппов читал по рукописи перевод, сделанный Милюковым, из «Слов верующего» Ламеннэ. Высокий церковнославянский слог перевода сообщал чтению некую торжественность. Все сидевшие, с задумчивым Сергеем Федоровичем в центре, залюбопытствовались чтением и временами одобрительно качали головой, видимо растревоженные афоризмами французского проповедника.
— Рассадник мудрости! — заметил Сергей Федорович по окончании чтения.
Николай Александрович недоверчиво промолчал, как бы давая понять, что отнюдь не разделяет восторгов насчет рассадника, и сразу заговорил о необходимости литографирования на новом станке просветительных сочинений, минуя цензуру.
Николая Александровича поддержал и Федор Михайлович:
— Положительно скажу, что цензура доведет до столбняка нашу литературу. Шагу не ступишь, чтоб она тебе не придавила пальцы. Мы должны обратиться к печатанию полезных сочинений, хотя бы и запрещенным путем. В том будет состоять наше настоящее дело.
— И это дело мы направим против деспотизма властителей всех народов! — пылко подхватил Филиппов. — Европа залита кровью восстаний, и притеснители свирепствуют в своих стремлениях задушить революцию. Францию уже постигла несчастная участь. Италия и Германия приближаются к роковым концам. Одна лишь Венгрия еще горит над всей Европой. Но и ее силы истощаются. Войска Паскевича — их более ста тысяч — перешли границу и теснят венгерцев. Трансильвания бьется как в тисках, и, быть может, недалек тот час, когда мы должны будем заменить уставших борцов на Западе. Мы должны быть готовы к величайшим событиям, господа.
— Что бы ни случилось, друзья, мы будем делать свое дело, каждый, кто к чему призван. И я приветствую нашу решимость, — с твердостью заявил и Сергей Федорович.
На столе появился наполеоновский кофейник, и из рук в руки были переданы чашки кофе со сливками. Горячая беседа продолжалась.
На обеде у Николая Александровича
На другой день совершенно неожиданно для Николая Александровича, прямо к обеду, собрались в его квартире некоторые члены кружка, и в том числе поручик гвардии Григорьев, изысканно воспитанный в пажах молодой человек, решивший прочесть своим ближайшим друзьям написанную им статью под заглавием «Солдатская беседа».
Николай Александрович слыл радушным хозяином и после обильного и весьма затейливого обеда, принесенного прямо от Излера, перевел гостей в просторный кабинет, с кожаной мебелью.
Григорьев приступил к делу. Читал он недолго, так как вся его «Солдатская беседа» состояла из короткого рассказа одного отставного солдата Семеновского полка, бывшего сдаточного из крепостных, перетерпевшего много на своем веку и в деревне, и в солдатах, и в кандалах. Рассказ вышел хоть и не больно силен, да зато немногими словами определил все порядки николаевской солдатчины и крепостного произвола. Головинский и Львов похвалили Григорьева; Федор Михайлович же и другие как-то нерешительно промолчали, хотя, видно было, самая-то цель рассказа угодила всем.
— Старичок ваш, — лицо верное, — заметил Пальм, знаток военной муштры, внушавшей ему давнее отвращение. — Изображение таких лиц полезно и должно быть предаваемо тиснению, так как может вызвать в народе достойное отношение к царским палкам и бесчеловечному произволу помещиков.
— Совершенно правильно, — согласился Филиппов. — Наша цель, господа, выставлять напоказ жестокости времени и тем пробуждать в народе человеческое достоинство. Человек унижен, забит. Надо объяснить ему это и заставить его поднять руку против угнетателей.
— Личность у нас отодвинута на последний план, — тихо и с задумчивостью в голосе сказал Федор Михайлович, — унижена. Это правильно. Недавно все мы слыхали о палках, примененных в Финляндском полку. Фельдфебеля, вступившегося за искалеченных ротным командиром солдат, прогнали через шесть тысяч палок. Это ли не поругание личности человеческой? Человека подняли с земли мертвого.
Федор Михайлович опустил голову.
— Мы с вами, друзья, стоим у края бездны, — снова заговорил Филиппов. — Если не последует реформа со стороны правительства, крестьяне сами восстанут. А ждать, господа, освобождения со стороны правительства нет оснований: ведь там сидят те же помещики. Значит, восстание, господа, и другого исхода нет.
— Если нам суждено решать исторические вопросы, — присоединил Николай Александрович, — то не будем медлительны. Вопросы наши давно требуют конца. А какой конец может быть у нас, в России? Свержение деспотизма! На этом пути мы должны преодолеть все преграды, вплоть до того, что если придется обезглавить самодержавие, то надо поддержать и эту идею. Цареубийство может быть полезным действием, коль оно станет всенародной местью за угнетение миллионов рабов.