— Убивцы! Убивцы! — слышались сквозь рассуждения отдельных арестантов голоса, объединявшие общее настроение.
— Да неча тут лизаться! Ужарим их — и баста! — вскричал широкоплечий парень, рванувшись к самой двери, и за ним несколько человек кинулись туда же, намереваясь ломать дверь и бежать в темноту, во мрак искать врагов. Толпа, оскорбленная в своем человеческом достоинстве (а его арестант берег пуще всего), зашаталась, обрадованная, что наступила решительная минута показать, что «и мы — человеки». Она навалилась к стене, к дверям и окнам и искала орудие, которым можно было бы разбить дверь, чтобы всем сразу вывалиться наружу.
— Стой! Братцы, стой! — закричал в это время решительный голос из середины толпы, и голос этот был Михаила Ивановича.
Широкоплечий парень оглянулся назад, недовольный задержкой в исполнении намеченного плана, и вся толпа на мгновенье остановилась и словно замерла.
— Идем! За мной! — рванул широкоплечий надломившимся уже голосом. — Возьмем свое, свет тебе пополам! Возьмем, братцы!
Толпа загудела и заметалась. Михаил Иванович подошел вплотную к широкоплечему и зычно заявил:
— Эх ты! Ты что же, хочешь быть каторжником? Тебе бы только бить? Да бить надо с разумом, как полагается человеку. А ты — варнак! Руки потные — дорогие! За что продаешь их? Надо, брат, в толк взять перед тем, как ломать.
Толпа остановилась и как бы задумалась. Широкоплечий, с налитыми кровью глазами, хотел было «дерзнуть» (то есть ударить) Михаила Ивановича, да рука задержалась в мгновенном молчании толпы перед новым, еще не созревшим решением всех стоявших.
— Братцы! — кричал Михаил Иванович. — Надо идти наверняка, а зря нечего голову под топор! Сыщем, кто виноват, — тогда и выломаем, где надо, двери! Друг за дружку и как полагается! Чтоб смысл был перво-наперво!
— А и правда, ребята! — подхватили многие голоса, но широкоплечий хрипел свое и рвался ломать дверь. С ним были заодно еще несколько человек, которые напирали к стене и неистово ругались.
Прошло несколько мгновений. Крик и споры в толпе еще более усилились. Вся казарма поднялась на ноги и собралась у выходных дверей. Чуть подале столпились все больше любопытствующие, ждавшие какого-то разрешения событий. И лишь несколько человек притаенно сидели в уголку на нарах и с тревогой посматривали на происходившее. В их числе был Сергей Федорович. Федор Михайлович, напротив, присел на нары поближе к выходу и, впившись, наблюдал. На его лице все жилки ходили и передвигались, и глаза горели в полумраке казарменных ночников.
В это время раздался неистовый удар в дверь, так что Федор Михайлович вздрогнул и приподнялся. В мгновенье он увидел, как несколько человек, словно пробка, вылетели сквозь раскрывшуюся дверь. Остальные все шарахнулись назад и, стуча кандалами и каблуками, с шумом рассыпались по нарам и, точно в мгновенном оцепенении, замолкли, притаившись. За дверью тем временем послышался короткий вскрик, видно часового, какая-то возня, шум падающих тяжелых предметов, и тоже все затихло в трепетном ожидании.
Федор Михайлович, ошеломленный происшедшим, с тревогой озирался кругом. В ту же минуту он заметил, как Михаил Иванович мигом кинулся к своему месту и ударом припасенного где-то топора разбил свои кандалы с совершенно непонятной ловкостью и уменьем. Как бы в судорогах, с болезненной торопливостью, не помня себя, он стал переодевать свои арестантские шаровары на военные и натянул на себя и военную куртку, бывшие у него где-то наготове спрятанными. И в эти минуты взор его натолкнулся на Федора Михайловича, присевшего на нарах.
— Что? Раздумываешь? — закричал он через нары Федору Михайловичу. С этими словами он кинулся прочь и шмыгнул сквозь зиявшую пустотой дверь во двор. И все его движения, и слова, брошенные на ходу, все это произошло с такой неудержимостью и силой, что Федор Михайлович даже не успел и подумать и понять весь смысл случившегося.
Через несколько минут после этого у казармы уже послышался крик комендантского караульного, потом с разных сторон свистки и еще крики. Наконец до всех совершенно явственно долетел зычный и прерывавшийся от злобы голос самого Кривцова. В этом голосе можно было различить лишь одну сплошную пьяную брань. Видно было — крепость тяжело задышала от какого-то неясного толчка.
У выломленной двери вдруг показались несколько караульных солдат и унтер-офицер. Мигом они подняли упавшую дверь и приставили ее к месту. Унтер вбежал в казарму и остановился, пораженный ее тишиной. Все арестанты лежали на местах и даже похрапывали в знак полного нейтралитета в происшедшем деле. Унтер звучно выругался и так же стремительно убежал, оставив у дверей караул.