После его речи Михаил Васильевич ласково поглядел на него и налил ему стакан чаю.
— Хороша она, эта гармония, — сказал он, — впрочем, до нее человечество должно пройти еще особые стадии: в будущности должна вместиться вся образованность и прошедшего, и тогда лицо трудового человечества будет едино. И тут-то русский народ сыграет роль. Россию и русских ждет высокая и великая будущность! — Михаил Васильевич возвысил голос при упоминании о русской роли. В глазах у него играли искры горячей и ничем не угасимой веры в победу добра, в преодоление темных сил рабства и невежества. Он с трогательной улыбкой посмотрел на Ханыкова.
Михаил Васильевич представлял собою во всем круге собиравшихся у него лиц как бы основу и начало всех начал. Ханыков же дополнял его своей восторженностью, Баласогло — неистощимыми проектами из области просветительно-образовательной, Данилевский — подробностями теорий социальных учений, Спешнев — философской силой и убежденностью в доказательствах, особенно если дело касалось метафизики, которую Николай Александрович жестоко порицал.
Речь Ханыкова взбудоражила присутствовавших. Раздались голоса, как бы недовольные чрезмерной отвлеченностью суждений уважаемого Александра Владимировича, перегонявшего свои собственные мечты.
— Не надо гипотез! Они манят и обманывают, — сказал кто-то из сидевших в углу. — Лучше объясните мне: как, проснувшись завтра утром, начать жить по-новому? Как уничтожить крепостное право? Как отменить право распоряжаться людьми? Вот что!
Федора Михайловича вопрос ударил в самое сердце. Он даже заерзал на стуле и откинулся на спинку, полуоборотом усевшись прямо против говорившего, как бы выжидая, что ему ответят другие. Нетерпеливо поглаживая свою бородку, он приготовился ждать, что скажут все присутствовавшие.
— Мечтательством делу не поможете, милостивые государи, — подхватил новый голос, видимо желая поддержать предыдущего. — Разрешите сперва н а ш и р у с с к и е вопросы, тогда переходите к общечеловеческим и стройте фаланстеры.
Михаил Васильевич увидел, что разговор перескакивает с одного угла на другой, и шепнул старичку Чирикову взять в свои руки колокольчик и главенствовать. Старичок передвинулся с дивана на стул, к самому столу, и принялся успокаивать разговорившихся. После нескольких внушительных звонков в комнате водворилась тишина. И в затихшем пространстве раздалась снова речь Михаила Васильевича.
На этот раз он оживленно заговорил уже не об отвлеченных идеях социализма, а о том, что нужно было бы увидеть социализм в самой России. Многие уже давно слышали о намерениях Михаила Васильевича в своем собственном имении Петербургской губернии произвести опыт в отношении осуществления общности имущества и единого труда и образовать свой собственный фаланстер, с общей кухней и общим для всех трудом.
Михаил Васильевич страстно порицал крепостной строй России и страстно верил в великую будущность своей страны. Развивая идею уравнения в правах крестьян и дворян, он призывал к установлению открытого судопроизводства и к осуществлению социалистических идей на деле. Его речь овладевала вниманием всех, и в минуты таких горячих уверений никто даже и не замечал, как у него галстук сползал непременно на левую сторону.
— Владение одним классом землею — гибельно, господа, для общего благосостояния всего государства, — утверждал Михаил Васильевич.
— А как же приступить к освобождению крестьянства, Михаил Васильевич? — раздавались вопросы.
— Надо прежде всего предоставить крестьянам право самим выкупаться на волю, за свой собственный счет, — сказал Михаил Васильевич, чем немало удивил некоторых радикально настроенных гостей.
— Этак мы запутаемся вовсе, — отметил кто-то из них.
— Мы никогда не поймем, покуда будем сидеть на теориях. Господа! Надо собственными руками унавозить землю. Без навоза она не родит. Работа нужна, господа, дела-с! Вот что! А не фантазия…
Федор Михайлович заметил, как после этих слов в противоположном углу поднялась какая-то фигура и быстро, на ходу, откланиваясь в сторону, где сидел Михаил Васильевич, удалилась в дверь, показав свою длинную спину. Все обратили внимание на то, что спина эта была чем-то недовольна. Но Федор Михайлович узнал гораздо больше: да ведь это был Кащеев!
И впрямь это был Василий Васильевич, решивший, очевидно, после долгих размышлений, посетить кружок Петрашевского.