— Гнев народа силен! — заключил он отсюда. — И народ восстанет. В том нет сомнений, друзья! Что же касается Урала, то заводское население, особенно при отсутствии сильного войска, обратит дело, несомненно, ко всеобщему низвержению притеснителей.
Николай Александрович ловил и глотал слова Рафаила Александровича, как бы говоря: вот-вот, это-то и нужно от тебя, вот тут-то и необходимы твои вычисления.
— Справедливо объясняетесь, Рафаил Александрович, — отвечал он, — ведь Европа будет защищать республиканскую свободу соединенными силами, то есть вместе с Россией, и нам надо быть готовыми к этой защите. Ведь мы же идем вместе с Европой (не так ли, друзья?), хотя бы у нас были свои особенные черты и права.
Черносвитов восторженно подтвердил сказанное Николаем Александровичем.
Федор Михайлович сидел молча: он разгадывал намерения Николая Александровича и, когда тот пространно объяснял Черносвитову планы освобождения крестьян и передачи в руки «социального» правительства всей промышленности страны, весь горел от любопытства. К мнению Николая Александровича он был неравнодушен и пытлив до суеверия, ожидая от него весьма и весьма многого. Его как бы дразнило то, что Николай Александрович блистал идеями и блистал замечательно, бросая вызовы всем законам вселенной и с небрежностью свергая с пьедесталов общепризнанные кумиры. Эти-то выкладки Николая Александровича и были ступеньками, которые столь возвышали его и по которым и Федору Михайловичу так приятно и увлекательно было идти.
Федор Михайлович, как было видно по всему его поведению и по всем его скупым речам, страстно хотел и умел болеть за все существующее и страждущее на земле. Но он еще никак не разбирался в причинах земного зла и, главное, в действительных средствах его искоренения. Мысль его рвалась в поисках решений, многое, как, например, крепостная кабала, казалось ему подлежащим немедленному устранению, многое еще смутно оценивалось им, и все вместе, запутывая и подавляя, уводило ум к бунтарству и фантастике. Оттого и речи его и мысли про себя, громоздившиеся каждодневно друг на друга, выходили всегда смутными, хоть в них и заложена была неудержимая страсть и даже решительные выводы.
Жажда контрастов, безмерное стремление приблизить к самой груди отдаленнейшие понятия и восхититься противоречиями влекли его до боли. Он замирал в них. И контрасты были не шутя нужны ему. Контрастами он якобы топтал низкую и дрянную землю, предвидя: смотрите, как нужно и должно быть! И в них кипело благороднейшее беспокойство, вдохновение и порыв. Из них яснее видны были даже незримые слезы Николая Александровича, а все буйные мечты о переделе мира казались необходимым и не менее ясным делом.
По уходе Черносвитова, с которым Николай Александрович уговорился о новой встрече для подробного выяснения некоторых обстоятельств насчет уральского восстания, Федор Михайлович встревоженно спросил Николая Александровича:
— Не шпион ли этот золотопромышленник? — на что Спешнев с уверенностью и спокойствием ответил, что нет и даже не может быть, так как Черносвитов — тонкий делец и знаток жизни, к тому же радикально подходящий к ней, не в пример многим завсегдатаям «пятниц», весьма пылким и честно рассуждающим, но вместе со своими планами витающим в облаках.
— Да ведь нам нужны люди дела, — мечтая, заключил он, подсаживаясь в кресле подле Федора Михайловича. — А то, что он анекдотист, — ну, так ведь кто из нас не любит анекдоты? Уж на что почтенный Михаил Васильевич превратился в ходячую библиотеку, до того точен и учен, а и он частенько льнет к фантастике.
Николай Александрович умело распоряжался своим скептицизмом и всегда распределял его между людьми с деликатным расчетом — так, чтобы никто через меру не пострадал при его разносторонних чувствах.
— Скажу вам, Федор Михайлович, о новом нашем плане, — перешел Николай Александрович к другому предмету. — Судите сами, печатного слова в достойном виде у нас не существует. Свободная мысль под запретом, и вам, сочинителю, это особенно известно. Для того, чтобы размножать идеи, нужны печатные средства. И эти средства нам надо создать. Нам нужна своя типография. Если за границей такое дело по дальности расстояния совершить было бы трудно, то у нас необходимо скрытно организовать его и приступить к печатанию свободной социальной литературы.
Николай Александрович объяснил, что за это дело берутся уже надежные люди, в том числе и он сам, а рядом с ним Львов, Филиппов, Момбелли, Мордвинов (его молодой друг) и поручик Григорьев.