– Про табор?
– Откуда ты знаешь?! – теряюсь я. – Да, про табор…
– Знаю я твой сон.
– Как?! Тебе он тоже снился?
– Мне разное снилось. Ты снилась, братишка твой снился… Когда ещё я такой, как ты была.
– Бабушка, разве так бывает?!
Бабушка складывает в шкафчик посуду и молчит. Я канючу:
– Ба-аб! Ну баб!!
Она забирает у меня из рук тарелку и ставит на полку, а потом поворачивается ко мне и говорит:
– Ну, расскажи, красавица моя, что ты помнишь? Что за сон был?
Я не знаю, с чего начать. Сон был длинный и путаный, я вспоминаю всё новые и новые подробности…
– Ну, кто там был? Милица была? Осип, Марко, Ружана, Аниська? Бабушка Софья была? Про нас с тобой расспрашивала?
Она рассказывает мне мой сон. Я молчу и удивляюсь, только иногда поправляю её: нет, дедушка не болеет… У рыжей кобылы один жеребёнок, это у серой два… Еды хватало… Мука есть, и сухари есть, и ягод много насушили…
Меня вдруг охватывает странное чувство… Холодок в груди… Страх… Почему мне страшно? Я же у себя дома, рядом со мной любимая бабушка, которая не даст меня в обиду никому – ни болезням, ни сердитому завучу, ни папе, ни маме, ни драчуну-брату!
Я беру бабушку за руку, и её сухие пальцы сжимают мою кисть. Я не узнаю своего голоса. Он трепещет и волнуется.
– Бабушка, расскажи мне правду! Что это было?! Что за сон?! Это что, на самом деле всё было?! Как?! Как это всё может быть?!
Она некоторое время ещё молчит, а потом говорит устало и нехотя:
– Лёлушка, ты не сердись! Колдовство это. Колдую я… Я уж старая совсем, сил-то нет… Из воды не выберусь… А ты молодая, сильная, ловкая! Такая, как я была. Ты – это я и есть. Тогда. Там.
Она снова замолкает, открывает окно и закуривает папиросу. Потом продолжает:
– Знаешь же – табор наш совсем бедный. Нужно помочь было, детонька моя!
Так сильно и громко моё сердце не выстукивало дробь никогда!
– Бабушка, а как же… Не пойму ничего! Там же это так долго всё было! Я там жила, взрослая уже была! А здесь – совсем не выросла!
– Лёлушка, колдовство это… Там жизнь прошла, а здесь – одна секунда времени, малюсенькая-премалюсенькая… Вода это такая в золотой чаше. От колдовства.
Коленькина любовь
Игорь Галилеев
…Ненавижу май! Не пойму – чего в нём может быть хорошего? Чему все радуются-то? Как назло, буквально все вокруг обнимаются и даже целуются. Ненавижу!
…Потому что меня никто не любит. Сижу один перед окном. Жду. Может, мать придёт – хотя бы так покажет, что родная кровинушка для неё не совсем безразличной стала.
Хотя какая там мать? Её же судом родительских прав лишили… Сколько я здесь, в детдоме-то? Считай, полгода уже… За всё время только два раза была. И то для того, чтобы какие-то бумаги справить. Даже яблочко не принесла. Или конфеток. Может, конечно, денег нет, со своим очередным хахалем пропили всё…
Ну вот неужели не тянет на сына одним глазком взглянуть? Мол, как я здесь, не обижает ли кто… Или, может, нужно чего…
Нет, теперь у нас пути разные, разошлись дороженьки. От этого грустно, плакать хочется. Ведь не справится она без меня. Не выживет…
А ещё этот май проклятущий! Будто о новой жизни нашёптывает. Ох, какая же короткая она у несчастного человека – моргнуть не успеешь, глядь, а его и нет уже. Как та черёмуха, которая во дворе нашего детдома растёт, – одна-одинёшенька, грустная, ветерок посильнее дунул, и слетела фата. И снова – не нужна никому до следующей весны, до следующего мая…
Шаги в коридоре за дверью спальной комнаты прервали мои мысли как раз на том месте, с которого обычно я плакать начинал, – так, потихонечку, пока нет никого, чтобы не видел никто – как сейчас: все на занятиях в классе, а я здесь, больным сказался…
Дверь распахнулась, наша заведующая Ольга Лукьяновна, которую среди себя мы Оле-Лукойе зовём, зашла.
– Коленька, вот ты где, – говорит. – А я уже обыскалась тебя.
Подошла и ладонь к моему лбу прижала.
– Всё хорошо? – посмотрела внимательно. – Температура есть?
– Нет у меня ничего, – из-под руки вывернулся. – Чего вы все привязались-то?!
– Коленька, я же волнуюсь, – Оле-Лукойе вздохнула. – Тем более, там приехали к тебе…
Меня как миной подбросило.
– Кто? Мамка? – и с подоконника вскочил.
Заведующая рукой по моим волосам провела, приглаживая.
– Пойдём, мой хороший, сейчас узнаешь.
К двери подошла, меня ждёт. Я тапочки нашмыгнул, брюки повыше подтянул, подумал: мол, ремень бы мне, а то падают уже, похудел я что-то совсем.
Ольга Лукьяновна меня пропустила и следом вышла, за руку, как маленького, взяла.
– Пойдём, а то ведь полчаса уже ждут…
– Да кто там?