– Официально хочу, – Егор отвечал отвлечённо и даже не смотрел на того, кто часом ранее мог определить его судьбу – трудоустроить.
– Э-э-э, брат, это трудно будет, – заключил рыжий-конопатый, дал сигарету в путь, что есть мочи пожал руку и нырнул в железную дверь.
Егор погладил походную сигарету, как дочь, бережно убрал подарок в карман, плюнул и пошёл. Куда – он не знал. Шёл туда, где загорался зелёный, где люди не толпились и где июльское солнце светило веселее всего – тучи ветер разогнал.
Егор шагал широко и звонко, пробивал сапогами тротуар. Для сапог несезон, но другой обуви у него не было. Ноги потели так, что при шаге хлюпало. За Егором плелись мокрые следы.
Егор ласкал сигарету пальцами, выжидал, когда увидит курящего и попросит огоньку. Пока его смолистый спаситель не мелькал впереди, он приподнимал подбородок и щурился, точно китаец в Янтарной комнате. Так его умиляло лето.
Егор слушал, как шуршит листва, смотрел, как она колыхается зелёным морем на ветру. Он останавливался у домов, где больше всего поросло одуванчиков, и вспоминал, как в детстве таскал их своей матери.
Егор вдыхал полной грудью и плевать хотел на выхлопной газ и городскую духоту. Теперь он дышал свободно и от свободы пьянел. Он замечал, как вечереет, только по свету солнца – в конце дня оно залило пятиэтажки оранжево-красным.
«Вокзал – как церковь в дореволюционной России», – решил Егор и пошёл к пристанищу бедняков, бездомных и убогих. Перед входом он хорошенько отряхнулся, вылил воду из ботинок и натянул лицо пассажира.
Никто на Егора и не посмотрел. Рамки не звенят – и ладно. Он вошёл в зал с потолками в пять метров, с колоннами и главными часами. Роскошь. На чемоданах спали дети. Их родители расположились на липких сидениях и тоже задремали.
Пропитых, с парижским ароматом и дырками на одежде нигде не было. Значит, безопасно, самое то, чтобы заночевать. Егор сел в отдалении, в самом конце зала, у колонны. Мрамор его заряжал, хотя больше всего Егор хотел разрядиться.
Он ощупал пустые карманы – сигарета пропала. По груди разошлась горечь, и стало пусто, словно вырвали сердце и легкие. Егор, правда, не Данко и отлично это понимает.
– Теперь я совершенно пуст, – он выругался, чего давно не делал, и так обрадовался русскому мату, что забыл о куреве. Придётся просить, чего Егор не любил, но деваться некуда. И деньги нужны.
Он вжался в подлокотник и спинку, примостился. Веки тяжелели и потихоньку опускались. Первый день позади. Июлем упился, пошалопутничал. Посплю, а потом работёнку подыщу.
– Егор! Ты, что ли? Старый, какими судьбами? – раздалось под боком, когда Егор едва-едва провалился в забытье.
Он дёрнулся и открыл глаза.
– Помнишь меня? Я Витя, друг детства!
Егор смотрел на молодое, полное жизни лицо и вспоминал, где он последний раз видел такие глубокие голубые глаза. В них к тому же будто плескалось море. Вспомнил. Перед ним тот Витя, с кем они мастерили снежную пещеру. Тот Витя, с которым они таскали лимонад и доски, чтобы сидеть в доме на дереве и потягивать «Буратино». Тот, кого он потерял, как только окончил школу.
– Егор, ты что в нашем городе забыл? Куда едешь? – Витя поднял старого друга, растряс его и трижды обнял.
– Вообще-то никуда. Просто сплю, – Егор потирал глаза и принимал объятия.
– На вокзале? Что случилось, братец?
– Вот так, – Егор не хотел обсуждать свою жизнь и все её перипетии. – А ты здесь почему?
– Жену с дочкой проводил. Сейчас домой иду. О, давай ко мне! – Витя засиял, в глазах его забились волны.
Егор потерял связь с реальностью окончательно. Он давно не спал. А когда драгоценные часы бессознательного к нему приблизились и раскрыли для него руки, его у них отобрали.
От хронического недосыпа и армейского подъёма мир рябил и двоился. Егор увидел глубокие голубые глаза на колонне и подумал, что они принадлежат не Вите, а мраморной махине.
Представь, как на тебя смотрит вокзальная колонна. И ещё с такими глазами, в которых бурлит море. И ещё с таким взглядом, будто сейчас сожрёт. Похоже на наркотический трип, ведь так?
– Просыпайся, друг мой, мы идём ко мне домой, – Витя по-братски приобнял Егора, вцепился в его потрёпанный куртец.
– Что-то мне совсем хреново, – Егор ещё не отошёл от глаз на колонне, как вдруг на его плечи упала чугунная рука – именно такой она казалась ослабевшему организму.
– Ничего, у меня водка есть.
– Я вроде как в люди выбился, – Витя опрокинул рюмку, крякнул и прижал руку ко рту. – Жену, детей завёл. Налево не хожу, деньги не пропиваю – всё в дом. Кстати, и дом строю, в пятидесяти километрах отсюда. Потом тебе покажу.