Вы уже тогда начинали осознавать эту проблему?
Мы, безусловно, понимали — ведь это было видно невооруженным глазом, — что антисемитизм для Мочара — своего рода горючее. Мы также начинали осознавать, что наша среда — в значительной степени дети еврейских коммунистов. Однако до страха было еще далеко: кто ж поверит в то, что пропагандирует госбезопасность? Разве обраще-ние гэбэшной фракции ПОРП к языку антисемитизма — не лучший способ скомпрометировать антисемитизм? Однако оказалось, что мы, во всяком случае я, были весьма наивны и плохо разбирались в происходящем.
В чем именно ты не разбирался?
В том, что подобная риторика может быть поддержана обществом. Что столько людей воспримет это с энтузиазмом. Ситуация такая: Мочар прет напролом, Гомулка устал, процесс ускоряется, поскольку у обеих фракций есть свой интерес в том, чтобы задавить наш «ревизионистско-интеллигентский лепет».
Ты тогда уже учился на факультете социологии?
Я перешел на социологический в 1967/68 учебном году. Устроить это помог отец, хотя он был не очень доволен — считал, что изучать социологию в такой момент — идиотизм. Кроме того, он был убежден в моей гениальности и не желал принимать к сведению, что физику я не тяну. В сущности, это было даже трогательно.
А тебя тогда больше интересовала учеба или политика?
Одно не исключало другого. На факультете я пытался пройти два курса за год. Я с трудом сдал какой-то кошмарный экзамен по теории марксистского общества у профессора Зигмунта Баумана[109], что, учитывая разворачивавшиеся события, теперь представляется абсурдом. Начинал разгораться скандал вокруг «Дзядов» в постановке Деймека в Национальном театре[110]. Атмосфера сгущалась с каждым месяцем, а точнее — с каждой неделей, и мы оказались в эпицентре.
У тебя были какие-нибудь сомнения?
А в чем там было сомневаться? За Мицкевича ты или за Гомулку? Мы были эхом, отзвуком «октябрьских» надежд, в Чехословакии начиналась Пражская весна. Доказательство того, что это реально, что перемены к лучшему возможны. Дома мы слушали «Радио Свобода», по-прежнему существовали парижская «Культура» и книги, издаваемые Гедройцем, было осознание, что существует альтернатива окружающей действительности. Блестящая литературная эмиграция: Милош, Гомбрович, Герлинг-Грудзиньский — давала понимание, что можно черпать из разных, так сказать, котлов. Определиться тогда не составляло труда: Колаковский, Помян, Куронь, Модзелевский, Мицкевич, Михник… Элементарный выбор.
Твои друзья вспоминают, что именно тогда между тобой и Адамом Михником возник конфликт.
Это была любовная ссора.
Любовная?
Любовная в дружеском смысле. Важным человеком в нашей среде, с которым мы тогда очень подружились, был Анджей Менцвель[111]. Мы встречались, в частности, в дискуссионной группе, куда входили также Марцин Круль[112], сегодня выдающийся философ и историк, Яцек Сыский[113], тогда ассистент Колаковского, Роберт Мрозевич[114], ассистент на историческом факультете, ну и, конечно, Адам. Мы решили подготовить — hybris[115], конечно, но нечто подобное удалось сделать десять лет назад, во время октябрьских событий — специальный номер журнала «Тан Модерн»[116], издававшегося Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. В это время интерес к Польше на Западе был большой, и мы решили, что можно попробовать повторить такой шаг. Адам тогда, наверное, немного ревновал меня к Менцвелю. Плюс спор из-за листовки по поводу вьетнамской войны — стоит ли нам этим заниматься, протестовать против американской интервенции. Возникли трения, знакомые старались не приглашать нас с Адамом одновременно.
Александр Смоляр[117] вспоминает празднование Нового 1968 года, на которое ты не пошел, потому что не пожелал встречать Новый год с Михником.
Если Алик так говорит, наверняка так и было, но деталей я уже не помню.
Во всяком случае, помимо этих наших внутренних обид, нарастало, с подачи власти, а именно Министерства внутренних дел, политическое напряжение. История с «Дзядами» — наглядный тому пример. Запрещая постановку и объявив день последнего спектакля, они сами спровоцировали демонстрацию. Ведь можно было просто снять спектакль. А тут за две недели объявляют, что 30 января «Дзяды» будут играть последний раз. За нами ходят сексоты, нас вызывают на допросы.
109
Зигмунт Бауман (1925–2017) — крупнейший польско-британский социолог, известный своими исследованиями современного общества.
110
Казимеж Деймек (1924–2002) — польский театральный режиссер и актер. Поставленный им в ноябре 1967 г. в честь празднования 50-летия Октябрьской революции спектакль по поэме Адама Мицкевича «Дзяды» был объявлен властями ПНР «антироссийским» и «антисоветским»
и 30 января 1968 г. снят с показа. Это решение вызвало студенческие протесты и демонстрации, предшествовавшие мартовским событиям 1968 г. Казимеж Деймек был исключен из партии и уволен с должности директора Национального театра.
114
Роберт Мрозевич (1942–2008) — польский дипломат, историк, диссидент, после 1989 г. — заместитель министра иностранных дел и национальной обороны.
116
«Тан Модерн» — французский литературно-политический журнал, основанный в 1945 г. Ж.-П. Сартром.
117
Александр Смоляр (р. 1940) — польский публицист, политический деятель. Брат Эугениуша Смоляра.