Тебя вызывали?
Пару раз.
30 января толпа начала собираться перед театром задолго до спектакля. Мы звали студентов и знакомых, не зная, сколько народу решится принять участие в демонстрации. Пришло множество людей, мы вошли в театр, хотя у большинства из нас, разумеется, не было билетов. Мы могли опасаться, что для Яцека Куроня и Кароля Модзелевского эта демонстрация будет означать новый арест, ведь их совсем недавно выпустили условно. Но никто из нас не предполагал, что мы сами вскоре окажемся за решеткой.
Вы не принимали этого в расчет?
Нам это вообще не приходило в голову. Во всяком случае мне, но и другим, мне кажется, тоже. Лучшее доказательство — мы не говорили о том, как следует себя вести, если что-либо подобное случится. Но все были убеждены в одном (это, впрочем, пришло немного позже, после того как министр высшего образования исключил Адама Михника и Хенека Шляйфера[118] из университета без дисциплинарного процесса, то есть в нарушение существующих правил): университетский митинг протеста — наше последнее оружие. Мы ведь не были антиправительственной организацией, у нас не было никакого плана — как дальше поднимать людей на протесты против удушения свободы слова.
Ты говорил на эту тему с родителями? Они предостерегали тебя: не ввязывайся в это, береги себя?
Да, они были очень обеспокоены и, конечно, гораздо лучше представляли себе возможные последствия. Но у юности свои права — они ведь не могли запереть меня в комнате.
Во всяком случае, антисемитизм, нараставший в официальной пропаганде, — это было нечто новое и одновременно омерзительное. Но мы думали, что к нам это отношения не имеет, ведь наше студенческое движение не было еврейским, мы лишь защищали свободу слова. А потому относились к создавшейся в Польше атмосфере как к очередному злоупотреблению властью со стороны госбезопасности, которая полагает, будто может позволить себе любой язык и любые аргументы. Мы не ожидали, что множество людей позитивно отреагирует на антисемитскую риторику.
И что вскоре это скажется на конкретных судьбах.
Да, и что скоро мы окажемся за решеткой.
Глава IV. Март 1968-го
«„Ты был в этой среде вторым человеком после Михника и должен себя очистить“. Но от чего, черт возьми, я должен себя очищать?»
30 января 1968 года. Согласно заявлению властей, спектакль «Дзяды» идет в Национальном театре последний раз. После спектакля вы отправляетесь к памятнику Адаму Мицкевичу. Вскоре Михника и Шляйфера исключают из университета. Официальный повод — переданная французскому репортеру Бернару Маргериту информация о демонстрации в связи с «Дзядами». Как ты на все это реагировал?
Мы стали думать — что делать? Конечно, нужно собирать подписи под письмом протеста, но достаточно ли очередного письма? Мы понимали, что репрессии будут усиливаться. Союз литераторов готовил резолюцию с протестом против подвергания Мицкевича цензуре и требованием свободы творчества. Напряжение в университете нарастало. Мы встретились, человек десять, в квартире у Якуба Карпиньского[119] и решили, что нужно устроить в университете митинг протеста в связи с противозаконным исключением Шляйфера и Михника. Ведь если мы это проглотим, студенты окажутся безоружны перед властью. Но как я уже говорил, мы также осознавали, что это наша, так сказать, атомная бомба, более радикальной формы протеста у нас нет. Мы не знали, чтó из этого выйдет, поскольку было совершенно очевидно, что власть стремится к конфронтации. Мы назначили митинг на 8 марта, договорились, что резолюцию на митинге зачитают Мирек Савицкий и Ирена Лясота[120].
Верх взяло юношеское свободолюбие?
Утром 8 марта арестовали Михника, Блумштайна, Литыньского, Модзелевского и Куроня. Забавно: Севек Блумштайн, пытаясь избежать ареста, пошел прятаться к Янеку Литыньскому, а может, наоборот — в результате взяли обоих. Такие мы были великие конспираторы.
Ты пошел в университет один или вместе с кем-то?
В тот день с утра у меня были занятия. Помню, что по расписанию была лекция профессора Шацкого[121] по истории общественной мысли. Так что я просто перешел через улицу — с социологического факультета во двор Варшавского университета. Стали собираться люди. Но ведь неизвестно было, сколько нас будет. Я подумал: может, надо было договориться, чтобы каждый держал в руке цветок, на случай если придет человек десять, это ведь женский праздник, а мы вроде как ждем своих девушек. Но с каждой минутой народу все прибывало, и наконец Мирек Савицкий и Ирена Лясота зачитали подготовленную резолюцию.
120
Ирена Лясота (р. 1945) — польский философ, публицист, издатель, общественный и политический деятель.