– Двадцать первая последовательность, увеличить нагрузку, – приказал я.
Из ушей мертвеца повалил белый дым. Из ноздрей и рта – пар, похожий на эктоплазму. Я резко шагнул вправо, но мертвец, открывая и закрывая челюсть, опять проследил взглядом за мной. Он будто молил о пощаде. А может, проклинал меня.
– Лобзик, – сорвалась с моих уст команда.
Хайберский проход наполняла странная тишина.
Я закончил со вскрытием, ушел от костра в нашем лагере и бродил под звездами. Весь горизонт укутывала тьма, но верхнюю полосу усыпали яркие огни. Я, вчерашний студент-медик из Лондона, ходил, запрокинув голову, под афганским небом, но все слова рассыпались перед ним бессмыслицей.
После вскрытия мне всегда хотелось побыть одному. И в этих дальних землях я не изменил привычке. А уж тем более после того, как разделал движущегося мертвеца. Особенно с учетом того, что моя операция не принесла особых плодов. Я не обнаружил в его мозговых тканях никаких отклонений, достойных упоминания. От этого мне было гадко на душе, хотя я с самого начала не питал себя иллюзией, что непременно должен что-то обнаружить. Все изменения, которые возможно зарегистрировать невооруженным глазом, я описал еще в Бомбее. В этот раз я снова обнаружил в зоне Брока следы значительного кровоизлияния, но этим лишь подтвердил уже имеющиеся наблюдения.
Зажав в зубах сигарету, которую я стянул из запасов снабжения, я чиркнул «люцифером». Заметил, что у меня до сих пор немного дрожат руки. Пока я наблюдал за колебаниями огонька, спичка догорела.
В ответ ли на зажженный огонек или еще по какой причине, но я услышал шепот. Я заметил, что прямо передо мной кто-то стоит, и отшатнулся. Споткнулся и понял, что о кусок чьей-то оторванной ступни. Чертыхнулся, и тут меня окликнули из тьмы за спиной:
– Доктор Ватсон, я полагаю? – Тембр голоса оказался столь неожиданным, что я оцепенел.
Два человека, совершенно неуместных на поле боя, вышли к мягкому свету. Усатый мужчина в костюме-тройке поднял над головой лампу с отодвинутой заслонкой. Но окликнул меня не он, а женщина в платье, которое неожиданно оказалось вечерним. Кружева на груди своей белизной приятно контрастировали с ночным мраком.
– Вы из «Пинкертона», – пробормотал я, пряча дрожащие руки за спину.
Мужчина, что давеча правил экипажем с глазом на дверце и огнеметом на крыше, шагнул вперед и неожиданно представился:
– Батлер. Ретт Батлер.
Мы обменялись этикетным рукопожатием, но я не мог оторвать глаз от леди. Вне всякого сомнения, это она как ни в чем не бывало восседала в пролетевшей меж рядами мертвецов карете. Несмотря на теплый свет, ее лицо отливало металлической голубизной. Женщина изящным движением протянула мне руку в белоснежной перчатке. Когда Батлер опустил лампу, ее чересчур симметричное лицо расчертили глубокие тени. Она тоже смотрела на меня.
– Ватсон. Джон Ватсон.
– Адали. Наслышаны о вас, доктор Ватсон.
Я ни слова не сказал о своем образовании, но Адали уже назвала меня доктором.
– Берегитесь Адама, – безупречно, иначе и не скажешь, улыбнулась она. Окликнула Батлера, и они исчезли в лагере, оставив меня в полном изумлении.
VI
– Ас-саляму алейкум[27]!
Мы пересекли Хайберский проход, покинули расположение британских войск и, оказавшись в Афганистане, проложили такой маршрут: отправились в Джелалабад, оттуда, минуя Кабул, – в Чарикар, Пули-Хумри и наконец – в Кундуз. По дороге на север мы спешились. Взяли в каждую руку по палке с металлическим наконечником и пустились в тяжкий путь. От ишаков и лошадей отказались, потому что понимали, сколько придется запасти животным корма. Мы продолжали путь, стараясь избегать встречи с афганскими силами. Само собой разумеется, что ослу придется тащить провизию не только на нас, но и на себя, но меня этот простой факт глубоко поразил. Просто-таки парадокс: чтобы выдержать такую дорогу, ишака надо нагрузить кормом так, что, кроме него, он больше ничего нести не сможет, и получается, что здоровенная зверюга нужна в пути лишь для того, чтобы нести то, что наполнит ее собственное брюхо.
– Как механизм, который только и умеет, что сам себя выключать, – загадочно пояснил Барнаби. – Люди, впрочем, не лучше. Мы не можем много унести.
Красоткин равнодушно пообещал взять все хлопоты на себя.