— Вы не должны были являться в комиссариат по вызову, не предупредив меня, — говорит он укоризненно.
— Это был не допрос — скорее неформальный диалог.
— Неформальных диалогов с полицией не бывает, имейте это в виду на будущее.
Я излагаю содержание разговора под шум поезда на заднем плане.
— Значит, полиция не установила никакой связи между вашей матерью и жертвой?
— Нет, но они полагают, что у них могли быть отношения.
— Понятно.
Гез подробно объясняет мне процедуру рассмотрения подобных дел: передача дела прокурору или следственному судье, вероятное предъявление обвинения, заключение под стражу. Я ни на минуту не могу представить, что мою мать посадят в тюрьму, особенно в нынешнем ее состоянии. Я все еще надеюсь, что какое-то неожиданное событие положит конец всей этой истории.
— Не пытайтесь снова контактировать с матерью: это может навредить ей. И я прошу вас больше не обращаться в полицию. Отныне всё только через меня. Всё поняли?
— Да.
— Дело очень быстро станет достоянием общественности. Известность вашего отца… сами понимаете. Журналисты захотят взять у вас интервью. Главное, ничего им не говорите. Ни слова! И не ходите на телевидение и радио, об остальном позабочусь я.
Несмотря на последний совет, я отказываюсь вести себя как сторонний наблюдатель. Кладу трубку и сразу подключаюсь к гостиничному вай-фаю. Не знаю, с чего начать, просто набираю в поисковике имя матери. Она, конечно же, присутствует на многих страницах, посвященных Йозефу Кирхеру, но в новостях ничем не выделяется. Следом ввожу название отеля «Амбассадор», где останавливалась мама. На экране появляются две последние статьи, которым всего несколько часов. Одна из «Ля Прованс», другая из «Лё дофин». Открываю первую.
Трагедия произошла вчера, в пятницу, 9 июня, в отеле «Амбассадор», роскошном гостиничном комплексе, расположенном на берегу Роны. Женщина шестидесяти лет, личность которой до сих пор неизвестна, была взята под стражу за жестокое нападение на мужчину, которому она нанесла несколько ударов ножом в горло и грудь. Пострадавший в критическом состоянии был немедленно доставлен в больницу. Диагноз и прогноз не разглашаются. По первым показаниям свидетелей, непосредственно перед нападением в номере отеля вспыхнула ожесточенная перепалка, короткая и жестокая. На данный момент полиция не уточнила, была ли это семейная драма и знали ли друг друга нападавшая и жертва.
Вторая статья столь же уклончива, хотя и представляет версию о семейной драме как «вероятную». Я набираю имя Грегори Далленбаха, но об этом человеке нет никакой информации. Я надеялся обнаружить связь, пусть даже крошечную, между ним и моей семьей, поэтому ужасно разочарован.
Нужно систематизировать то немногое, что я уже знаю, и раздобыть новую информацию. Вспоминаю слова врача и скопом ввожу в поисковик: травма, когнитивное оцепенение, потеря двигательной инициативы…
Провожу около часа, просматривая медицинские сайты с научными статьями о психотравмирующих синдромах. Как сказал врач, то, через что проходит моя мать, не является чем-то исключительным. После трагедии многие жертвы — годится ли это слово для Нины в данных обстоятельствах? — могут просто «утонуть в ужасе». Я узнаю́, что этот тип реакции, как правило, имеет благодатную почву — ему способствует наличие в анамнезе депрессии, тревожных или навязчивых расстройств.
Застыв перед экраном, перебираю мысли, которые посещали меня в последние часы: моя мать так и не вышла снова замуж, она отстраненна, холодна и всегда болезненно желала одиночества. Как я мог быть так слеп все эти годы, принимая хроническое депрессивное состояние за простые проявления дикого и нелюдимого темперамента? Вспоминаю подробности: ее аномально частые визиты к врачам, ежедневный прием таблеток — по ее словам, от гипертонии, — внезапный уход в себя во время наших разговоров, который я приписывал рассеянности, отстраненный взгляд, только скользивший по вещам, никогда ни на чем не задерживаясь… Сумела ли мама пережить смерть мужа? Думая о родителях, я воспринимаю их как единое целое, синкретичную пару. Возможно, из-за разницы в возрасте моя мать всегда казалась мне скорее сиротой, чем вдовой.
Я продолжаю просматривать веб-страницы. В одной диссертации по психологии читаю: когда субъект несет ответственность за драму — в данном случае это мягко сказано! — риск, что у него разовьется психотравмирующий синдром, намного выше. При этом, помимо ступора и отрыва от реальности, нередко появляются признаки амнезии. Молчание Нины — результат только что пережитого шока, или она совсем забыла о том, что сделала?