– Господин Кламеран дал мне знать, – отвечал Проспер, – что для него будет приятно и даже полезно получить свои деньги именно рано утром. Если вы допросите его, он подтвердит вам это. С другой стороны, я знал, что явлюсь на службу несколько позднее обыкновенного.
– Господин Кламеран ваш друг?
– Нисколько. Наоборот, я должен сознаться, что чувствую к нему необъяснимое отвращение, – я заявляю об этом. Он очень близок с Лагором.
– Как вы провели вечер накануне преступления?
– По выходе со службы, в пять часов, я взял билет на Сен-Жерменском вокзале и поехал в Везине на дачу к Раулю Лагору. Я отвез ему полторы тысячи франков, которые он ожидал от меня, но, не застав его дома, я вручил их его лакею.
– А вам не сказали там, что господин Лагор отправляется в путешествие?
– Нет. Я даже не знаю сейчас, в Париже он или нет.
– Отлично. Что вы делали затем?
– Я вернулся в Париж и обедал в ресторане с одним из приятелей.
– А потом?
Проспер помедлил.
– Вы молчите, – обратился к нему Партижан. – Тогда позвольте мне рассказать вам, как вы проводили ваше время. Вы возвратились к себе на улицу Шанталь, оделись и отправились на вечеринку к одной из тех дам, которые называют себя артистками, но только позорят свои театры, получая от них в жалованье гроши, а тем не менее заводя себе экипажи и лошадей. Вы были у мадемуазель Вильсон!
– Совершенно верно.
– У мадемуазель Вильсон идет большая игра?
– Иногда.
– В таких компаниях вы – свой человек. Не были ли вы замешаны в одной скандальной истории, имевшей место у одной из дам такого сорта по фамилии Кресченди?
– Я фигурировал только в качестве свидетеля, будучи очевидцем шулерства.
– Значит, игра велась не без шулеров! Вы у мадемуазель Вильсон не играли в баккара? Не проиграли ли вы там тысячу восемьсот франков?
– Виноват, господин следователь, – всего только тысячу сто франков.
– Пусть будет так. Утром в день преступления вы уже заплатили тысячефранковый билет.
– Да.
– Кроме того, пятьсот франков у вас было в письменном столе и четыреста оказалось в вашем кошельке в момент вашего ареста. Таким образом, в ваших руках в течение каких-нибудь двадцати четырех часов обернулось четыре тысячи пятьсот франков…
Проспер не оробел, но был поражен. Он не сомневался в могуществе парижской тайной полиции, но такие обширные сведения, добытые в такой короткий срок, поставили его в тупик.
– Ваши сведения совершенно достоверны… – сказал он наконец.
– Откуда вы взяли эти деньги, когда накануне только не могли их уплатить? – продолжал допрос Партижан.
– При участии одного биржевого маклера я продал кое-какие ценные бумаги на сумму около трех тысяч франков. Кроме того, я взял из кассы в счет своего жалованья две тысячи франков. Мне нечего скрывать от вас.
– А если вам нечего скрывать, то почему же вот эта самая записка, – и Партижан показал записку к Жипси, – так таинственно была передана вами одному из ваших сослуживцев?
На этот раз удар был нанесен метко. Под взглядом следователя Проспер опустил глаза.
– Я думал… – пробормотал он. – Я хотел…
– Вы хотели скрыть свою любовницу!
– Да! Да, это верно! Я знал, что при обвинении такого человека, как я, все мои слабые стороны, все мои малейшие недостатки будут раздуты в тяжкую преступность.
– Иначе говоря, вы поняли, что присутствие у вас женщины даст большие поводы к вашему обвинению. Вы живете с этой дамой?
– Я еще молод, господин судебный следователь…
– Довольно! Человек, хоть сколько-нибудь уважающий себя, не станет жить с такою дрянью. Значит, вы настолько пали, что снизошли до нее.
– Милостивый государь!..
– Вероятно, вы знаете, что это за дама?
– Госпожа Жипси до знакомства со мной была учительницей. Она родилась в Порто и приехала во Францию вместе с одной португальской семьей.
Следователь пожал плечами.
– Ее имя вовсе не Жипси, – сказал он. – Она никогда не была учительницей и никогда не была родом из Португалии.
Проспер хотел возражать, но Партижан раскрыл лежавшее перед ним дело и начал читать.
– Вот послушайте, – сказал он. – Пальмира Шокарель, родилась в Париже в тысяча восемьсот сороковом году от Жака Шокареля, приказчика из похоронных процессий, и от его жены Каролины. Двенадцати лет Пальмира Шокарель была помещена в учение к башмачнику и оставалась у него до шестнадцати. Далее за целый год справок о ней не имеется. Семнадцати лет она поступила в качестве горничной к супругам Домбас, занимавшимся бакалейной торговлей на улице Сен-Дени, и прожила у них три месяца. За этот год она переменила восемь или десять мест. В пятьдесят восьмом году она поступила уже в качестве бонны к одному торговцу веерами в пассаже Шуазель. В конце этого года девица Шокарель поступила на службу к госпоже Нюнэ и отправилась с нею в Лиссабон. Сколько времени она оставалась в Португалии и что там делала? Об этом у меня сведений нет. Наконец в шестьдесят первом она снова появилась в Париже, но тотчас же и была посажена на три месяца в тюрьму. Свое имя – Нина Жипси – она действительно привезла с собой из Португалии.