Снаружи снег тихо опускался на белый «лексус». В последующие три дня, когда метель устала хлестать сушу и переместилась на океан, судьбы Лусии Марас, Ричарда Боумастера и Эвелин Ортеги оказались неразрывно переплетенными.
ЭВЕЛИН
Зеленый-зеленый мир, жужжание москитов, крики какаду, шепот тростника, потревоженного бризом, вязкий аромат спелых фруктов, горящих поленьев и жареных кофейных зерен, жаркая влажность кожи и снов — такой помнила Эвелин Ортега свою маленькую деревню, Монха-Бланка-дел-Валье. Ярко раскрашенные стены, разноцветные ткани на ткацких станках, растения и птицы, повсюду мир играет всеми цветами радуги или даже ярче нее. И главная в этом мире — ее вездесущая бабушка, мамушка, как она ее называла, Консепсьон Монтойя, самая достойная, работящая и верующая католичка из всех, как утверждал падре Бенито, а он знал все, потому что был иезуит и баск, как сам говорил с присущим людям его родины лукавством, — правда, в этих местах оно не очень ценилось. Падре Бенито исколесил полмира и всю Гватемалу и знал, как живут крестьяне, поскольку глубоко внедрился в их жизнь. И не променял бы ее ни на что. Он любил свою общину, свое великое племя, как он ее называл. Гватемала — это самая красивая страна на земле, говорил он, это сады Эдема, возделанные Богом и испорченные людьми, и добавлял, что его любимая деревня — это Монха-Бланка-дель-Валье, обязанная своим названием местному цветку — самой белой и самой чистой орхидее[3].
Священник был свидетелем массовых убийств индейцев в восьмидесятые годы, он видел, как их пытали, как сваливали в общие могилы, превращали в пепел их поселки, уничтожая даже домашних животных, он видел, как солдаты, намазав лица сажей, чтобы их не узнали, подавляли любую попытку мятежа и малейшую искру надежды в этих существах, таких же бедных, как и они сами, стремясь оставить положение вещей таким, каким оно было издавна. Это не ожесточило его сердце, а, наоборот, смягчило его. Жестокие картины прошлого были вытеснены фантастическим зрелищем страны, которую он любил: бесконечное множество цветов и птиц, озер, лесов, гор и девственно-чистых небес. Люди считали его своим, таким же, как они сами, и это была правда.
Поговаривали, что он выжил благодаря чуду, сотворенному Девой Марией Вознесения, национальной покровительницей, и другого объяснения быть не могло, ведь он прятал партизан, а кое-кто даже слышал, как он с амвона упомянул об аграрной реформе, — другим за меньшее отрезали язык и выкалывали глаза. Люди недоверчивые, в коих никогда нет недостатка, нашептывали, что Дева здесь ни при чем, что он, должно быть, либо агент ЦРУ, либо под защитой наркодельцов, либо работает стукачом у военных. Однако они не осмеливались говорить это при нем, поскольку баск, хоть и был тощий, как факир, мог запросто разбить нос любому задире. Ни у кого не было такого авторитета, как у этого священника, приехавшего с другой стороны земли и говорившего с резким акцентом. Если он почитал Консепсьон Монтойю за святую, значит она такой и была, думала Эвелин, хотя, живя рядом с бабушкой, с которой они вместе работали, ели, спали, она считала ее вполне человеческой, а совсем не божественной.
После того как Мириам, мать Эвелин, уехала на север, ее несгибаемая бабушка взяла на себя всю заботу о ней и двоих ее старших братьях. Эвелин только родилась, когда ее отец эмигрировал в поисках работы. Несколько лет о нем не было вестей, как вдруг появились слухи о том, что он якобы устроился в Калифорнии и что у него там другая семья, но подтвердить эти слухи никто не мог. Эвелин было шесть лет, когда ее мать исчезла в неизвестном направлении. Мириам ушла на рассвете, поскольку у нее недостало решимости обнять детей в последний раз. Она боялась, что тогда у нее не хватит духу уйти. Так объяснила детям бабушка, когда они стали спрашивать ее, и добавила, что благодаря самопожертвованию их матери у них каждый день есть еда, они могут ходить в школу, получают посылки с игрушками, кроссовками Nike и сладостями из Чикаго.