Он прожил с этими намерениями ровно семнадцать часов, после чего ночные эскапады участились и стали более продолжительными и бурными. «Ты в меня такой влюбленный!» — так казалось Ла Гароте, и чтобы не разочаровывать девушку, он это принял, хотя отношение к ней не имело ничего общего с любовью. Он презирал ее, мог заменить дюжиной таких же, похожих на нее, распущенных, изголодавшихся по вниманию, страшащихся одиночества.
В следующую субботу Ричард проснулся в девять утра в ее постели. Стал искать свою одежду, разбросанную по квартире, не торопясь, поскольку полагал, что Анита до сих пор пребывает в полубессознательном состоянии из-за таблеток; она вставала около полудня. За Биби он тоже не беспокоился, как раз в это время приходила прислуга, которая о девочке позаботится. Смутное чувство вины становилось едва заметным; Ла Гарота права, единственная жертва в этой ситуации — он, поскольку вынужден жить с душевнобольной женой. Если он выказывал признаки беспокойства, думал, как обмануть Аниту, девушка повторяла ему всякий раз одно и то же: глаза не видят, сердце не болит. Анита не знала — или притворялась, что не знает, — о его ночных подвигах, а он имел право повеселиться. Ла Гарота — преходящее развлечение, почти невидимый след на песке, думал Ричард, даже не представляя себе, что она оставит в его памяти незаживающий шрам. Неверность беспокоила его куда меньше, чем последствия от алкоголя. Однажды после разгульной ночи ему стоило труда прийти в себя, и потом весь день его мучил пожар в желудке, кости ломило, ясность мысли отсутствовала, ему мерещились какие-то смутные образы, и передвигался он с неуклюжестью бегемота.
Он не сразу нашел свою машину, припаркованную на одной из боковых улиц, и с трудом вставил ключ зажигания, чтобы завести мотор; не иначе, он стал жертвой какого-то неведомого заговора, затормозившего его способности; он двигался как в замедленной съемке. В этот час машин было мало, и, несмотря на то что в голове стучали молотки, он кое-как вспомнил дорогу домой. Прошло двадцать пять минут с тех пор, как он проснулся рядом с Ла Гаротой, и ему срочно требовалась чашка кофе и продолжительный горячий душ. Он предвкушал и то и другое, приближаясь к воротам гаража.
Потом он будет искать тысячи объяснений произошедшего несчастья, и ни одно из них не изменит беспощадной ясности картины, которая навсегда отпечатается на сетчатке глаз.
Дочка ждала его у дверей и, когда увидела машину, выезжающую из-за угла, побежала навстречу, как всегда делала внутри дома, едва он входил. Ричард ее не заметил. Он почувствовал сильный удар, но не понял, что машина наехала на Биби. Он резко затормозил и только тогда услышал отчаянные крики прислуги. Он подумал, что сбил собаку, потому что истина, которая затаилась в уголках сознания, была нестерпима. Он вышел из машины, охваченный непередаваемым ужасом, от которого вмиг улетучились последние признаки похмелья, однако, не видя причины удара, на секунду испытал облегчение. И тогда наклонился.
Ему пришлось самому вытащить дочь из-под машины. Удар, казалось, не нанес ей никакого вреда: пижамка с медвежатами не запачкалась, в руке тряпичная кукла, в открытых глазах застыло выражение неудержимой радости, с которой Биби всегда его встречала. Он поднял дочку бесконечно бережно, в безумной надежде прижал к себе, стал целовать и звать ее, в то время как издалека, из другой вселенной, до него доносились крики прислуги и соседей, клаксоны вынужденных остановиться машин и потом вой полицейской сирены и «скорой помощи». Когда до него дошло, каков масштаб трагедии, он спросил себя, где в тот момент была Анита, почему ее не слышно и не видно в пестрой толпе, собравшейся вокруг. Позднее он узнал, что, услышав визг тормозов и шум, она высунулась из окна второго этажа и сверху, окаменев, видела все, что произошло, с того момента, когда ее муж встал на колени рядом с машиной, до того, когда «скорая помощь» с волчьим воем и тревожным красным светом исчезла из виду, завернув на соседнюю улицу. Глядя в окно, Анита Фаринья уже твердо знала, что Биби перестала дышать, и приняла этот последний и страшный удар судьбы так, как это и было на самом деле: как собственную казнь.