Это он предупредил Ричарда, еще до того, как объявление об этом появилось в специальных журналах, что в университете есть вакансия, и посоветовал ему немедленно прислать резюме. Конкуренция на освободившееся место была значительная, и с этим он помочь не может, но, если Ричард пройдет все необходимые испытания и если ему повезет, он возглавит список претендентов. По его диссертации по-прежнему учат студентов, это очко в его пользу, как и опубликованные статьи, но слишком много времени прошло с тех пор; Ричард растратил годы профессиональной карьеры, валяясь на пляже и попивая кайпиринью. Чтобы уважить друга, он выслал документы, не особенно надеясь на успех, и каково же было его удивление, когда через две недели он получил ответ с приглашением прибыть на собеседование. Орасио пришлось выслать ему денег на билет до Нью-Йорка. Ричард стал готовиться к отъезду, ничего не объясняя Аните, которая в тот момент находилась в немецкой клинике. Он убедил себя, что действует так не из эгоизма; если он получит место, Аниту будут гораздо лучше лечить в Соединенных Штатах, где медицинская страховка преподавателя университета покроет расходы. Кроме того, единственный способ вновь обрести жену — это вырвать из лап ее семьи.
После изнурительных собеседований Ричард был принят на работу начиная с августа. Дело было в апреле. Он прикинул, что за это время Анита, должно быть, оправится и он успеет организовать переезд. Он вынужден был снова занять денег у Орасио на неизбежные расходы, рассчитывая вернуть долг после продажи дома, конечно, если позволит Анита, поскольку это была ее собственность.
Орасио Амадо-Кастро никогда не нуждался в деньгах благодаря семейному состоянию. Его отец, в семьдесят шесть лет обладая неизменно железным характером, осуществлял даже из Аргентины свою патриархальную тираническую власть, считая несчастьем то, что один из его сыновей женился на американской протестантке и двое его внуков не говорят по-испански. Он навещал их по несколько раз в году: пополнить культурный багаж, посещая музеи, концерты и спектакли, и проверить свои вклады в банках Нью-Йорка. Невестка его ненавидела, но вела себя с ним с такой же лицемерной вежливостью, с какой он вел себя с ней. Еще несколько лет назад старик вознамерился купить для Орасио особняк.
Маленькая квартирка на Манхэттене, где семья ютилась на десятом этаже жилого комплекса в двадцать одинаковых домов из красного кирпича, была крысиной норой, недостойной его сына. Орасио должен был унаследовать свою часть состояния, как только отец сойдет в могилу, но в этой семье все были долгожителями, и старик собирался дотянуть до ста лет; будет глупо со стороны Орасио дожидаться этого, чтобы зажить вольготно, если можно устроить это сейчас, говорил старик, затягиваясь кубинской сигарой и покашливая. «Я не хочу никому быть должна, и меньше всего твоему отцу, он деспот и ненавидит меня», — отрубила американская протестантка, и Орасио не решился с ней спорить. Но старик нашел способ преодолеть упрямство невестки. Однажды он принес внукам очаровательного щенка, шерстяной комочек с нежными глазами. Ее назвали Фифи, не представляя себе, что такая кличка вскоре перестанет ей подходить. Это была эскимосская лайка, упряжная собака, вес которой во взрослом возрасте достигал сорока восьми килограммов, и, поскольку детей невозможно было от нее оторвать, невестка уступила, так что дедушка выписал чек на солидную сумму. Орасио искал дом с двориком для Фифи в окрестностях Манхэттена и наконец приобрел brownstone[47] в Бруклине незадолго до того, как его друг Ричард Боумастер прибыл работать у него на факультете.