Поскольку идеологические ценности, построенные на диалектическом осознании мира, нами приемлются (как и материальные) лишь под углом их назначения, – постольку не может быть речи об отрицании «идеи вещей».
Не только осязаемая вещь, но и идея, вещь в модели – есть содержание искусства дня.
Отсюда – принятие всякого рода экспериментального искусства, – от био-механических подготовительных шагов до построения мира путем диалектического моделирования (конструктивизм, символика).
Всякого рода фантастика, утопизм и прочие голо-идейные, метафизические выверты, не основанные на диалектическом преломлении действительности – изгоняются.
Так оттолкнувшие теоретиков 18-го года «извращения действительности» – отныне осознаются, как нужные еще этапы творчества, но – при наличии лишь выявления и сталкивания противоречий.
Под знаком действенного жизнестроения – идет наука пролетариата об искусстве. Под знаком преодоления, в противовес изгоняемой безвольности восприятия – строится его отношение к процессу искусствостроения. Под знаком волевого заострения аппарата, в устремлении к коммунизму мыслится нами искусство дня.
Нет ни одной школы, как нет ни одного приема – нужных пролетариату вообще. «Все хорошо в свое время», все на потребу продвижки класса к коммунизму – в должном диалектическом соответствии.
Мыслится момент, когда действительная жизнь, насыщенная искусством до отказа извергнет за ненужностью искусство, и этот момент будет благословением футуристического художника, его прекрасным «ныне отпущаеши».
До тех же пор – художник есть солдат на посту социальной и социалистической революции, – в ожидании великого «разводящего» – стой!
Футуризм есть не школа, а устремление. Диалектическое производственничество есть очередная задача футуризма.
Нужно различать в искусстве реки от ручейков. Нужно никогда не терять из виду общее, приемля маленькую конструктивную частность. А главное –
Нужно помнить, что эта статейка есть только первая попытка осознать искусство дня в преломлении диалектики коммуниста, и от искреннего, дружного сотрудничества всего коммунизма будет зависеть – его полное и нужное классу работников осознание.
Н. Ф. Чужак
II. Практика
О. Брик, В. Маяковский. Наша словесная работа
Древние делили художественную литературу на поэзию и прозу.
И поэзия, и проза имели свои языковые каноны.
Поэзия – засахаренные метры (ямбы, хореи или винегрет «свободного стиха»), особый «поэтический» словарь (конь, а не лошадь, – отрок, а не мальчишка, и прочие «улыбки – зыбки», «березки – слезки») и свои «поэтические» темочки (любовь, ночь раньше, – пламени, кузнецы теперь).
Проза – особо-ходульных героев (он + она + любовник – новеллисты; интеллигент + девушка + городовой = бытовики; некто в сером + незнакомка + христос – символисты) и свой литературно-художественный стиль (1. «солнце садилось за холмом» + полюбили или убили = «за окном шелестят тополя», 2. «скажу ето я тебе, Ванятка» + «председатель сиротского суда пил горькую» = мы еще увидим небо в алмазах; 3. «как странно, Аделаида Ивановна» + ширилась жуткая тайна = в белом венчике из роз.
И поэзия и проза древних были одинаково далеки от практической речи, от жаргона улицы, от точного языка науки.
Мы развеяли старую словесную пыль, используя лишь железный лом старья.
Мы не хотим знать различья между поэзией, прозой и практическим языком.
Мы знаем единый матерьял слова и пускаем его в сегодняшную обработку.
Мы работаем над организацией звуков языка, над полифонией ритма, над упрощеньем словесных построений, над уточненьем языковой выразительности, над выделкой новых тематических приемов.
Вся эта работа для нас – не эстетическая самоцель, а лаборатория для наилучшего выраженья фактов современности.
Мы не жрецы-творцы, а мастера-исполнители социального заказа.
Печатаемая в Лефе практика не «абсолютные художественные откровенья», а лишь образцы текущей нашей работы.
Асеев. Опыт словесного лета в будущее.
Каменский. Игра словом во всей его звукальности.
Крученых. Опыт использованья жаргонной фонетики для оформленья анти-религиозной и политической тем.
Пастернак. Примененье динамического синтаксиса к революционному заданью.
Третьяков. Опыт маршевого построенья, организующий революционную стихийность.
Хлебников. Достиженье максимальной выразительности разговорным языком чистым от всякой бывшей поэтичности.
Маяковский. Опыт полифонического ритма в поэме широкого социально-бытового охвата.