Вырывай! да дабы не просечь
Корневища щавеля копытами.
В утре травы верещат.
В ветре трубы бородаты.
В поле полы полоща,
На часах берез солдаты.
Город-крой-край-крут впереди.
Небо сей-синь-сон потолок.
А кого в сливы слов нарядить?
А кого крюк крик поволок?
Город – люди: делюсь на ломти.
Город – порох: хропаюсь всколь.
Город – мастер: машины громьте!
Городу грузь трюм голь.
Бабам бетонные юбки,
Детям динамо на юлки,
Старухам булыжное просо,
Новорожденным соски насосов…
Лягу-ль гулять глазами
По небу в синем азяме,
Где наплелась белизна – видеть и знать:
Не облака,
А облаком;
Не страх, что ночью топчется,
А страховое общество;
И не надсоний транс портних,
А союз транспортник;
Не небеса, где синь дика,
А стальной синдикат.
Выверены шаги, а не хлип шуги.
Сердце мотор, алая нефть.
Что душегуб, если встал душегиб.
Разве магнето гнет гнев.
В лязге стропил струны ста пил.
Топоту молота лезть ли кобыле?
Если и был вихорь в степи,
Тракторы вихрь храпя забыли.
Скальте, заводы, зубы жевать
Дерево, мясо, железо, камень!
Наша голова в дыме рыжевата.
Губы развернуты врозь резаками.
И только сия или спятив:
Поля… перелески… лень…
Пока на шкивы не накатит
Ремень
Трудач – завтрашний день.
И окличь его чиста –
Все по местам!
В. Хлебников. Уструг Разина
Где море бьется диким неуком,
Ломая разума дела,
Ему рыдать и грезить не о ком.
Оно морские удила,
Соленой пеной покрывая,
Грызет узду людей езды.
Так девушка времен Мамая,
С укором к небу подымая
Свои глаза большой воды,
Вдруг спросит нараспев отца:
«На что изволит гневаться?
Ужель она тому причина,
Что меч суровый в ножны сует,
Что гневная морщина
Ему лицо сурово полосует,
Согнав улыбку точно хлам,
Лик разделивши пополам».
По затону трех покойников,
Где лишь лебедя лучи,
Вышел парусник разбойников
Иступить свои мечи.
Умеет рукоять столетий
Скользить ночами, точно тать,
Или по горлу королей
Концом свирепо щекотать.
Или рукой седых могил
Ковать столетья для удил.
И Разина глухое «слышу»
Подымется со дна холмов,
Как знамя красное, взойдет на крышу
И поведет войска умов.
И плахи медленные взмахи
Хвалили вольные галахи.
Была повольницей полна
Уструга узкая корма,
Где пучина для почина
Силу бурь удесятеря,
Волги синяя овчина
На плечах богатыря.
Он стоит полунагой,
Горит пояса насечка,
И железное колечко
Опускается серьгой.
Здесь все сказочно и чудно.
Это воли моря полк.
И на самом носу судна
Был прибит матерый волк.
А отец свободы дикой
На парчевой лежит койке
И играет кистенем,
Чтоб копейка на попойке
Покатилася рублем.
Ножами наживы
Им милы, любезны
И ветер служивый,
И смуглые бездны.
Он невидим и неведом
Быстро катится по водам.
Он был кум бедноты,
С самой смертью на ты.
Бревен черные кокоры
Для весла гребцов опоры.
Сколько вражьих голов
Срубил в битве галах,
Знает чайка-рыболов,
Отдыхая на шестах.
Месяц взял того, что наговор
На уструге тлеет заговор.
Бубен гром и песни дуд.
И прославленные в селах
Пастухи ножей веселых
Речи тихие ведут:
«От отечества, оттоле
Отманил нас атаман.
Волга мать не видит пищи.
Время жертвы и жратвы.
Или разумом ты нищий,
Богатырь без головы.
Развяжи кошель и грош
Бедной девке в воду брось.
Куксит, плачет целый день, –
Это дело дребедень.
Закопченою девчонкой
Накорми страну плотвы».
В гневе праведном серчая
Волга бьется, правды чая.
Богатырь поставил бревна
Твердых ног на доски палубы.
Произнес зарок сыновний,
Чтоб река не голодала бы.
Над голодною столицей
Одичавших волн,
Воин вод свиреполиций
Тот, кому молился челн.
Не увидел тени жалобы.
И уроком поздних лет
Прогремел его обет:
«К богу – могу эту куклу.
Девы – мевы, руки – муки.
Косы – мосы, очи – мочи.
Голубая Волга – на!
Ты боярами оболгана».
Волге долго не молчится.
Ей ворчится как волчице.
Волны Волги точно волки.
Ветер бешеной погоды.
Вьется шелковый лоскут.
И у Волги, у голодной
Слюни голода текут.
Волга воет, Волга скачет
Без лица и без конца.
В буревой волне маячит
Ляля буйного донца.