Ротонда.
Стены в тустепе ломались
на три
на четверть тона ломались,
на сто…
Я, стариком,
на каком-то Монмартре
лезу –
– стотысячный случай –
на стол.
Давно посетителям осточертело
Знают заранее
все как по нотам:
Буду звать
– (новое дело!)
куда-то итти
спасать кого-то.
В извинение пьяной нагрузки
хозяин гостям объясняет:
русский!
Женщины –
мяса и тряпок вязанки –
смеются
стащить стараются
за ноги:
Не пойдем.
Дудки.
Мы – проститутки.
Быть Сены полосе б Невой!
Грядущих лет брызгой
хожу по мгле по Сеновой –
всей нынчести изгой.
Саженный
обсмеянный
саженный
битый
в бульварах
ору через каски военщины:
Под красное знамя!
Шагайте!
По быту!
Сквозь мозг мужчины!
Сквозь сердце женщины!
Сегодня
гнали
в особенном раже.
Ну и жара же!
Полусмерть.
Надо –
немного обветрить лоб
Пойду
пойду куда не вело б.
Внизу свистят сержанты трельщики
Тело
с панели
уносят метельщики
Рассвет,
подымаясь сенскою сенью,
синематографской серой тенью.
Вот!
Гимназистом смотрел их –
с парты –
мелькают сбоку Франции карты.
Воспоминаний последним током
тащился прощаться
к странам Востока.
Случайная станция.
С разлету рванулся –
и стал
и на мель.
Лохмотья мои зацепились штанами
Ощупал –
скользко –
луковка точно.
Большое очень.
Испозолочено.
Под луковкой
колоколов завыванье.
Вечер зубцы стенные выкаймил.
На Иване я
Великом.
Вышки кремлевские пиками.
Московские окна
видятся еле.
Весело
Елками зарождествели.
В ущелья кремлевы волна ударяла
то песня
то звона рождественский вал,
С семи холмов
низвергаясь Дарьялом
бросала Тереком
праздник
Москва.
Вздымается волос.
Лягушкою тужусь.
Боюсь –
оступлюсь на одну только пядь
и этот
старый
рождественский ужас
меня
по Мясницкой закружит опять.
Повторение пройденного.
Руки крестом
крестом
на вершине,
ловлю равновесие,
страшно машу.
Густеет ночь
не вижу в аршине.
Луна.
Подо мною
льдистый Машук.
Никак не справлюсь с моим равновесием
Как будто с Вербы –
руками картонными
заметят
Отсюда виден весь я.
Смотрите –
Кавказ кишит Пинкертонами.
Заметили
Всем сообщили сигналом.
Любимых
друзей
человечьи ленты
со всей вселенной сигналом согнало.
Спешат рассчитаться
идут дуэлянты.
Щетинясь
щерясь
еще и еще там
плюют на ладони
ладонями сочными,
руками,
ветром,
нещадно,
без счета
в мочалку щеку истрепали пощечинами.
Пассажи –
перчаточных лавок початки
дамы
духи развевая паточные
снимали
в лицо швыряли перчатки
швырялись в лицо магазины перчаточные.
Газеты,
журналы,
зря не глазейте!
На помощь летящим в морду вещам
ругней
за газетиной взвейся газетина.
Слухом в ухо!
Хватай клевеща!
И так я калека в любовном боленьи.
Для ваших оставьте помоев ушат.
Я вам не мешаю.
К чему оскорбленья.
Я только стих
я только душа.
А снизу:
Нет!
ты враг наш столетний
Один уж такой попался –
Гусар!
Понюхай порох,
свинец пистолетный.
Рубаху в распашку!
Не празднуй труса!
Последняя смерть.
Хлеще ливня,
грома бодрей
бровь к брови
ровненько
со всех винтовок
со всех батарей
с каждого маузера и браунинга
с сотни шагов
с десяти
с двух
в упор –
за зарядом заряд.
Станут чтоб перевесть дух
и снова свинцом сорят.
Конец ему!
В сердце свинец!
Чтоб не было даже дрожи!
В конце концов
– всему конец.
Дрожи конец тоже.