То что осталось.
Окончилась бойня.
Веселье клокочет.
Смакуя детали, разлезлись шажком.
Лишь на Кремле
поэтовы клочья
сияли по ветру красным флажком.
Да небо
по прежнему
лирикой звездится.
Глядит
в удивленье небесная звездь: –
Затрубадурила Большая Медведица.
Зачем?
В королевы поэтов пролезть?
Большая,
неси по векам Араратам
сквозь небо потопа
ковчегом ковшом.
С борта
звездолетом
медведьинским братом
горланю стихи мирозданию в шум.
Скоро!
Скоро!
Скоро!
В пространство!
Пристальней!
Солнце блестит горы.
Дни улыбаются с пристани.
Б.
Прошение на имя…
(Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!)
Пристает ковчег.
Сюда лучами.
Пристань.
Эй!
Кидай канат ко мне!
И сейчас же
ощутил плечами
тяжесть подоконничьих камней.
Солнце
ночь потопа высушило жаром.
У окна
в жару встречаю день я.
Только с глобуса – гора Калемаджаро
Только с карты африканской Кения.
Голой головою глобус.
Я
над глобусом
от горя горблюсь.
Мир
хотел бы
в этой груде горя
настоящие облапить груди горы.
Чтобы с полюсов
по всем жильям
лаву раскатил горящ и каменист
так хотел бы разрыдаться я
медведь – коммунист.
Столбовой отец мой
дворянин,
кожа на моих руках тонка.
Может
я стихами выхлебаю дни
и не увидав токарного станка.
Но дыханием моим,
сердцебиеньем,
голосом,
каждым острием издыбленного в ужас волоса,
дырами ноздрей,
гвоздями глаз,
зубом искрежещенным в звериный лязг,
ежью кожи
гнева брови сборами,
триллионом пор
дословно –
– всеми порами
в осень,
в зиму,
в весну,
в лето
в день,
в сон
не приемлю
ненавижу это
все.
Все
что в нас
ушедшим рабьим вбито
Все
что мелочинным роем
оседало
и осело бытом
даже в нашем
краснофлагом строе.
Я не доставлю радости
видеть
что сам от заряда стих.
За мной не скоро потянете
об упокой его душу таланте.
Меня
из за угла
ножом можно.
Дантесам в мой не целить лоб.
Четырежды состарюсь – четырежды омоложенный
до гроба добраться чтоб.
Где б ни умер
умру – поя.
В какой трущобе ни лягу
знаю
достоин лежать я
с легшими под красным флагом.
Но за что ни лечь –
смерть есть смерть.
Страшно не любить –
ужас – не сметь.
За всех – пуля
за всех – нож.
А мне когда?
А мне то чтож?
В детстве, может,
на самом дне,
десять найду
сносных дней.
А то что другим!
Для меня б этого!
Этого нет.
Видите –
– нет его!
Верить бы в загробь!
Легко прогулку пробную.
Стоит
только руку протянуть –
пуля
мигом
в жизнь загробную
начертит гремящий путь.
Что мне делать
если я
во всю
всей сердечной мерою
в жизнь сию
сей
мир
верил
верую.
Вера.
Пусть во что хотите жданья удлинятся –
вижу ясно
ясно до галлюцинаций.
До того
что кажется –
вот только с этой рифмой развяжись
и вбежишь
по строчке
в изумительную жизнь.
Мне ли спрашивать –
да эта ли?
Да та ли?!
Вижу
вижу ясно до деталей.
Воздух в воздух
будто камень в камень
недоступная для тленов и крошений
рассиявшись
высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он
большелобый
тихий химик
перед опытом наморщил лоб.
Книга –
«вся земля» –
выискивает имя.
Век XX-ый.
Воскресить кого б?
Маяковский вот…
поищем ярче лица, –
недостаточно поэт красив.
Крикну я
вот с этой
с нынешней страницы:
не листай страницы!
Воскреси!
Надежда.
Сердце мне вложи
кровищу –
– до последних жил.
В череп мысль вдолби!
Я свое, земное, не дожил
на земле
свое не долюбил.
Был я сажень ростом.
А на что мне сажень?
Для таких работ годна и тля.
Перышком скрипел я в комнатенку всажен,
вплющился очками в комнатный футляр.
Что хотите буду делать даром –
чистить
мыть
стеречь
мотаться
месть.
Я могу служить у вас
хотя б швейцаром.
Швейцары у вас есть?
Был я весел –
толк веселым есть ли?
Если горе наше непролазно
нынче,
обнажают зубы если
только чтоб хватить
чтоб лязгнуть.
Мало ль что бывает –
тяжесть
или горе…
Позовите!
пригодится шутка дурья.
Я шарадами гипербол
аллегорий
буду развлекать
стихами балагуря.
Я любил…
Не стоит в старом рыться.
Больно?
Пусть…
Живешь и болью дорожась…
Я зверье еще люблю –
у вас
зверинцы
есть?
Пустите к зверю в сторожа.
Я люблю зверье –
увидишь собаченку –
тут у булочной одна –
сплошная плешь –
из себя
и то готов достать печенку.
Мне не жалко дорогая
– ешь!