Любовь.
Может
может быть
когда-нибудь
дорожкой зоологических аллей
и она
– она зверей любила –
тоже ступит в сад
улыбаясь
вот такая
как на карточке в столе.
Она красивая –
ее наверно воскресят.
Ваш
тридцатый век
обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.
Воскреси
хотя б за то
что я
поэтом
ждал тебя,
откинул будничную чушь.
Воскреси меня
хотя б за это!
Воскреси –
свое дожить хочу!
Чтоб не было любви – служанки
замужеств
похоти
хлебов.
Постели прокляв,
встав с лежанки
чтоб всей вселенной шла любовь
Чтоб день
который горем старящ
не христарадничать, моля.
Чтоб вся
на первый крик:
– товарищ!
оборачивалась земля.
Чтоб жить
не в жертву дома дырам.
Чтоб мог
в родне
отныне
стать
отец –
по крайней мере миром
землей по крайней мере – мать.
Б.
Прошение на имя…
(Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!)
Пристает ковчег.
Сюда лучами.
Пристань.
Эй!
Кидай канат ко мне!
И сейчас же
ощутил плечами
тяжесть подоконничьих камней.
Солнце
ночь потопа высушило жаром.
У окна
в жару встречаю день я.
Только с глобуса – гора Калемаджаро
Только с карты африканской Кения.
Голой головою глобус.
Я
над глобусом
от горя горблюсь.
Мир
хотел бы
в этой груде горя
настоящие облапить груди горы.
Чтобы с полюсов
по всем жильям
лаву раскатил горящ и каменист
так хотел бы разрыдаться я
медведь – коммунист.
Столбовой отец мой
дворянин,
кожа на моих руках тонка.
Может
я стихами выхлебаю дни
и не увидав токарного станка.
Но дыханием моим,
сердцебиеньем,
голосом,
каждым острием издыбленного в ужас волоса,
дырами ноздрей,
гвоздями глаз,
зубом искрежещенным в звериный лязг,
ежью кожи
гнева брови сборами,
триллионом пор
дословно –
– всеми порами
в осень,
в зиму,
в весну,
в лето
в день,
в сон
не приемлю
ненавижу это
все.
Все
что в нас
ушедшим рабьим вбито
Все
что мелочинным роем
оседало
и осело бытом
даже в нашем
краснофлагом строе.
Я не доставлю радости
видеть
что сам от заряда стих.
За мной не скоро потянете
об упокой его душу таланте.
Меня
из за угла
ножом можно.
Дантесам в мой не целить лоб.
Четырежды состарюсь – четырежды омоложенный
до гроба добраться чтоб.
Где б ни умер
умру – поя.
В какой трущобе ни лягу
знаю
достоин лежать я
с легшими под красным флагом.
Но за что ни лечь –
смерть есть смерть.
Страшно не любить –
ужас – не сметь.
За всех – пуля
за всех – нож.
А мне когда?
А мне то чтож?
В детстве, может,
на самом дне,
десять найду
сносных дней.
А то что другим!
Для меня б этого!
Этого нет.
Видите –
– нет его!
Верить бы в загробь!
Легко прогулку пробную.
Стоит
только руку протянуть –
пуля
мигом
в жизнь загробную
начертит гремящий путь.
Что мне делать
если я
во всю
всей сердечной мерою
в жизнь сию
сей
мир
верил
верую.
Вера.
Пусть во что хотите жданья удлинятся –
вижу ясно
ясно до галлюцинаций.
До того
что кажется –
вот только с этой рифмой развяжись
и вбежишь
по строчке
в изумительную жизнь.
Мне ли спрашивать –
да эта ли?
Да та ли?!
Вижу
вижу ясно до деталей.
Воздух в воздух
будто камень в камень
недоступная для тленов и крошений
рассиявшись
высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он
большелобый
тихий химик
перед опытом наморщил лоб.
Книга –
«вся земля» –
выискивает имя.
Век XX-ый.
Воскресить кого б?
Маяковский вот…
поищем ярче лица, –
недостаточно поэт красив.
Крикну я
вот с этой
с нынешней страницы:
не листай страницы!
Воскреси!