«Пожалуйста! Буду очень рада».
«Когда прикажете?»
«Заходите завтра, – часа в три».
«Слушаюсь».
«Адрес вы знаете?»
«Знаю».
«Значит, жду вас».
«Непременно».
Муж сидел на кушетке. Перелистывал книжку.
«Кто это звонил?»
«От портнихи».
И поцеловала мужа в лоб.
Перед заседанием Бюро, Тарк отозвал в сторону нескольких партийцев.
«Я вот насчет чего. Сегодня нам надо наметить кандидата на Партконференцию. Был разговор о Сандарове. Так?»
«Да».
«Я считаю его неподходящим».
«Почему?»
«Я всегда говорил, что он неустойчив, а теперь я в этом убедился».
«Говори ясней».
«Он задается; считаться с ячейкой перестал, разводит оппозицию, наводит критику. Интеллигент».
«Брось, Сандаров – испытанный партийный работник. Ему позволительно».
«Все так. Но есть в нем буржуазный душок, интеллигентский. Безусловно есть».
«Э, ерунду ты говоришь».
«Нет, не ерунду. И вот доказательства: – он спутался сейчас с спекулянтской бабой».
Партийцы разинули рты.
«Врешь!»
«Мало того, – с женой одного из наших контрагентов».
«Фу, чорт возьми».
«То-то и есть. Забросил дела. Шляется с каким-то шпингалетом по кабакам. И все такое».
«Откуда ты все это знаешь».
«Будьте покойны. Мне его жена говорила – Бауэр».
Партийцы покрутили головой.
«Нехорошо».
«То-то и есть: баба, вино. Нехватает еще карт».
«Ты бы с ним поговорил по-товарищески».
«Уполномочьте, – поговорю».
«Ладно. – Уполномочим».
Пробили часы.
«Товарищи! Пора начинать. Почти все в сборе. Ждать не будем».
Через два с половиной часа секретарша диктовала машинистке.
«Пункт третий. О кандидате на Партконференцию. Постановили. Наметить т. Тарк. Единогласно».
Ровно в три часа горничная доложила Велярской, что ее спрашивает Тумин.
Вошел хорошо одетый молодой человек. Поклонился и поцеловал протянутую ручку.
«Садитесь и рассказывайте».
«Рассказывать собственно нечего. Я познакомился с Пономаревым на фронте. Он мне много говорил о вас. Потом заболел тифом и умер. Просил, если я поеду в Москву, непременно зайти к вам и передать, что любит вас по-прежнему. Вот и все».
«Бедный Пономарев! – Мне его очень жаль. – Скажите, а что он вам про меня говорил?»
«Что вы замечательная женщина, что у вас удивительные глаза и руки, что вы какая-то необыкновенно живая, настоящая, – что если я вас увижу, то непременно влюблюсь».
Велярская засмеялась.
«Скажите, пожалуйста. – Ну и как вам кажется, – он прав?»
«Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению».
«А насчет того, что вы в меня влюбитесь?»
Тумин улыбнулся.
«Не исключена возможность».
«Мерси. Вы очень любезны».
Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы.
Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.
«Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене и очень боюсь провалиться».
«Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки».
Велярская расхохоталась.
Тумин встал и подошел ближе.
«Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, – пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой».
Велярская хохотала до слез.
«А вы можете арапа заправить! Пустяки пролетарий! Если-бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось».
«Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. – Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. – Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. – Ужаснейший предрассудок! – Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится „кроме цепей терять нечего“».
«А вы в партии?»
«Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?»
«Я с вами не спорю».
«Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, – как в армии. – А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, – и это хорошо».
Он вдруг осекся.
«Впрочем извиняюсь. Вам это должно быть совершенно неинтересно».
«Напротив. Очень интересно. Я только не пойму, как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?»