Велярская заглянула ему в лицо.
«Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем нибудь виновата».
Тумин отвернулся.
«Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины».
Велярская отстранилась и высвободила руку.
«Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении».
Они подошли к под'езду.
Тумин прижал ее ручку к губам.
«Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду».
«Просите прощенья, как следует».
Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.
«Ну, простила. Звоните мне».
И скрылась за дверью.
Тумин постоял в задумчивости.
Подъехали двое на извощике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.
«А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу».
Котелок засмеялся и вошел в подъезд.
Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.
«Я к вам по поручению ячейки».
«Прошу».
«За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение».
«Мое?»
«Да, ваше».
«Очень интересно!. И что же говорят?»
«Говорят, что вы обуржуились».
«В чем же это выражается?»
«В вашем отношении к партии, – в ваших суждениях».
«Это, что я критикую наших партийцев?»
«Хотя бы».
«А разве они не подлежат критике?»
Тарк поморщился.
«Тов. Сандаров, – не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались и поручила мне сделать вам соответствующее указание».
«Но, позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка».
«Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации».
«А по вашему это не так?»
«Это другой вопрос. Может быть и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне».
Сандаров пожал плечами.
«У вас какая-то своя логика, мне повидимому недоступная».
«В этом все дело».
Сандаров заходил по комнате.
«Есть во всем этом какая то горделивая тупость; какое то нежелание прогрессировать, – боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь».
«Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года, и кажется не плохо едем».
«Да, – 4 года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже».
«Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото».
«Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован».
«Вы думаете?»
«За себя я во всяком случае ручаюсь».
Тарк глянул в сторону.
«А ваш роман с госпожей Велярской?»
Сандаров быстро подошел к столу.
«Тов. Тарк, – я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто-личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?»
«Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово».
«В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен».
«Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения и вопрос будет исчерпан».
«Никаких объяснений я не представлю; и разговаривать на эту тему отказываюсь».
«Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов».
«И что ж из этого следует?»
«А то следует, тов. Сандаров, что от романа с женой до спекуляции с мужем – один шаг».
Сандаров бросился к Тарку.
«Вы с ума сошли, Тарк! Вы не слышите, что говорите».
«Отлично слышу и считаю своим партийным долгом вас об этом предупредить».
Сандаров подошел к двери.
«Тов. Тарк! я полагаю, что рисовать картину моего уголовного будущего едва ли входит в ваши партийные обязанности. Все что могли, вы мне сказали. А потому ваша миссия может считаться законченной».
Тарк встал.
«Я доложу ячейке о результате нашей беседы».
«Пожалуйста».
Тарк вышел. Сандаров подошел к телефону.
«Дайте М. К. – М. К.? – Никого нет? – Передайте, что звонил Сандаров, из Главстроя и просил непременно ему позвонить».
Велярская сотый раз подошла к зеркалу и поправила волосы.
Отошла. Взяла книжку. Бросила.
«Маша! мне наверное никто не звонил?»