Потом к Кухтину, что то насчет его щеголеватой святости.
Виктором Владимировичем она занялась обстоятельно… Во-первых, совершенно неожиданно для нас, назвала его «комерческим характером», – я уже заподозрил было ее ясновидение – потом что-то «о голове, которую он бросает, а сам ее за пазуху прячет».
Чем дальше она говорила какой то захлебывающейся скороговоркой, как бы не по своей воле, гипнотизируя наше внимание, именно этим медиумизмом каким-то, и выпаливала прямо откровения о нем, держа нас все время в напряжении, наличность которого определилась, когда она ушла.
Кончила тем, что еще раз посмеялась над красивой бородой К., обозвала меня «сиротой» и уже погасшая от недавнего возбуждения, попросила денег. А впрочем на плате не настаивала и тотчас же ушла, также неожиданно как и появилась.
Стали спрашивать, кто она, где живет?
Узнали, что зовут Аграфеной, живет там то. Отправились к о. Павлу. Немного подтянулись. Вошли, как школьники в келью отшельника. О. Павел не удивился, хотя не знал никого даже по имени. Разговор велся вокруг «законов времени». Красноречивый Кухтин немного мешал хорошему молчанию. О. Павел говорил нам о своем «законе Золотого Сечения», о том музыкальном законе по которому известная лирическая тема (настроение) у разных поэтов одинаково дает преобладание тех или иных шумов, строится на определенной, шумовой формуле. После Хлебников подверг такому опыту Пушкинский «Пир во время чумы», кажется, это отпечатано в первом Временнике, издания «Лирень».
О «Председателях» Хлебников почему-то умолчал.
Вышли. Захотелось снова найти цыганку Аграфену. Нашли. И как же это вышло неудачно! Недаром пословица говорит: «два раза не ворожить».
Цыгане спали. Но раз их будят, значит это надо, за это деньги платят. Стали шептаться между собой о «хоре», о «вине». Мы с одним рублем на всех, после покупки в Троице деревянных кукол, чувствовали себя как на иголках. Аграфена даже не узнала нас. Стала кольца у Кухтина сдирать…
Мы буквально бежали. – Куклы я раздарил обступившим меня цыганчатам, – это было все, чем могли мы компенсировать их за беспокойство.
В эту же ночь уехали в Москву.
Остались мы с Хлебниковым с гривенником в кармане (буквально). – Вермель был должен Хлебникову за рукопись «Ка I» для «Московских Мастеров» по уговору 100 рублей.
Пошли к нему. Сказали. Тот что-то сунул Хлебникову в карман. Мы поднялись.
Выйдя из квартиры Вермеля, Хлебников вывернул карман, – выпал 1 бумажный рубль…
Меня это взорвало. Хлебников спокойно попросил меня вернуть этот рубль Вермелю.
Это было сделано мной сейчас же. Жест мой издатель «Московских Мастеров» должен был помнить.
Вскоре после этого был обворован магазин Вермеля, что то на сумму, кажется, в 50.000 рублей. Хлебников рассматривал этот случай, как закон фатальности («сердцебиение случая»).
Судьба мстила на него, помнила о нем. Он ходил и торжествовал.
Начались наши общие бедствия. Хлебников вскоре поселился со мной в моей маленькой комнате на Николо-Песковской, где я уступил ему кровать, а сам перебрался этажем ниже, на пол.
Из этого периода помню еще одну славную страничку: Хлебников, как-то сидя у сестер Синяковых предложил устроить кавалькаду, уговоривши брата Хлебникова дать имеющихся в его распоряжении кавалерийских лошадей.
Лошади были поданы. Стали собираться.
Виктор Владимирович чего-то искал и был озабочен. Оказалось, что Дмитрий Владимирович спрятал куда то сибирскую доху, которую непременно хотел надеть Виктор.
Была оттепель и доха никуда безусловно не годилась, да еще и при верховой езде. Но Хлебников был огорчен до слез, как ребенок, которого лишили удовольствия.
В конце концов, он был все-таки в дохе и торжественно восседал на лошади.
Свое «столпотворение», как выражался его брат, Хлебников вносил всюду с собой и заражал им окружающих, если его любили. Властвовать он любил и иного не переносил, какими бы средствами, хотя бы детскими капризами это ни достигалось.
К этому периоду относится повесть «Ка 2», нигде не напечатанная, сохранившаяся отчасти у меня в моем почерке, списанном с его черновика, так как я часто переписывал вещи Велемира, боясь, что подлинники, как это всегда с ним случалось, он где-нибудь потеряет. К сожалению он не всегда позволял мне это делать и, я знаю, многое погибло и из периода его странствий со мной.
Чтобы дать внешний облик Виктора Владимировича, расскажу еще об утре и вечере на Николо-Песковском, обычных для всех дней нашей совместной жизни.