– Сейчас начнется Ассирия. – говорит, вспыхивая детским довольством своих открытий, «пума», когда мы подъезжаем к Хурулу на Черепахе.
Он отлично знает все, все стили – он универсален. Даже баклажаны, продающиеся здесь в большом количестве, заставляют его говорить о наших набегах сюда, вывезших в Украину и Московию слово «баклага».
Мы слезли на Черепахе, пересекли несколько калмыцких поселков, рыбацких промыслов и вышли в степь. У нас фляга с водой и немного хлеба. Ушли верст 70.
Здесь же в степи Велемир сочинил своего «Льва», на одной из стоянок он записал его на лоскуточке. В степи же была изобретена «Труба марсиан», взлетевшая через месяц в Харькове в издательстве «Лирень».
Степь, солончаки. Даже воды не стало. Я заболел. Начался жар. Была ли это малярия или меня укусило какое либо насекомое – не знаю. Я лег на траву с распухшим горлом и потерял сознание…
Когда я очнулся ночь, была на исходе. Было свежо. Я помнил смутно прошлое утро и фигуру склонившегося надо мной Хлебникова. Слышу воют чекалки. С непривычки мне стало жутко. Я собрался с силами, огромным напряжением воли встал и на пароходе добрался до Астрахани и до Демидовской.
Хлебников сидел и писал, когда я вошел к нему.
– А, Вы не умерли? – обрадованно удивленно сказал он.
– Нет.
В моем голосе и виде не было и тени упрека: я догадался в чем дело.
– Сострадание по вашему да и по моему ненужная вещь. Я думал, что Вы умерли – сказал Велемир, несколько впрочем смущенный.
– Я нашел, что степь отпоет лучше, чем люди.
Я не спорил. Наши добрые отношения не поколебались.
– Сюда приехал цирк, Вы хорошо ездите верхом, можно заработать. Вы будете читать стихи с коня… Конь и книга.
Пошли в цирк.
Кстати скажу, что коня Хлебников обожал.
«Единственное из прирученных человеком животное, имя которого не стало ругательством» вот определение коня у Хлебникова.
Я мог бы привести десятки десятков примеров из стихотворений Хлебникова где прекрасным персонажем – Конь.
Даже привитое у нас греческое: «икона» он заподозревал в близости к столь чтимому предками звуку: кони. В одном из рукописных варьянтов «Лебедии: Иконы-книга – речей жестокое пророчество, незаметно нам их иго».
Рыцарская, дерзкая голова коня постоянно мерещилась Хлебникову, как символ, как герб нашего равнинного человека. Коньки на крышах домов, коньки на носах челнов поволжских ушкуйников, «конек-горбунок», кони в сказках, – конь был его «коньком». И то, что я был хорошим наездником, природно прилаженным к коню, в его глазах имело особую ценность.
Пошли в цирк. Я уговорился с дирекцией выступить и получить за получасовое выступление 15 рублей.
«Конь и книга».
Вышло это недурно. Я прочитал Хлебниковскую «Лебедию», «Конную Пенную» Асеева, свое «Бегство Мазепы», «Смерть Андрия» Асеева, четыре раза проезжал я на бесседельном коне по кругу цирка. После меня ездила «Принцесса» на слоне, в которую в мое смертное отсутствие в степи, влюбился Велемир, здесь же написавший и стихи о ней:
(Хлебников ревновал ее к слону).
13 рублей получил я за вычетом 2 руб. на меня и Хлебникова, как зрителей первого ряда в остальных номерах. – Вышло опять 13.
Так продержались мы до присылки мне денег из дому и выехали под Харьков.
Уже в первые дни революции получаю книгу, изданную в Харькове Петниковым «Временник 2-й», с текстом якобы коллективным: Петников, Хлебников, Каменский, но по моему целиком Хлебниковским.
Книгу замечательную по широте революционного сдвига, где русская революция была впервые понята, как революция всего земного шара, но было в ней одно неудачное, возмутившее меня место:
Пропуск в «надгосударство звезды» выдавался первыми: Рабиндранату Тагору, Вильсону и Керенскому. Упоминаю об этом потому, что вокруг этого завязывается целая петроградская история.