Угадал! Мы берем с собой третьего.
Опять угадал! Сусанну!
Это не очень удобно, но совершенно необходимо. С рыцарской помощью моего отца, девушка «устроилась» в публичный дом. Если завтра утром я не вытащу ее из этого капкана, то за первой недавней попыткой самоубийства последует вторая, более удачная. Сам понимаешь – от хорошей жизни.
Чорт возьми! Я люблю ее! Чтож поделаешь! У чувства нет логики. Она недостойна? Неверно направленная сила явно страдающая от ошибки – более заслуживает доверия, чем вялая мещанская добродетель.
Верно! Проститутки имеют для таких воздержанных людей, как я, особую притягательную силу. Они как бы олицетворяют собой ту животную силу, которая дремлет в нас.
Ладно!
Хорошо!
Да около этой стройки я сяду к тебе в автомобиль. Оттуда прямой дорогой к красному фонарю. И – отряхнем прах родины от наших ног.
О, нет! Еще только один короткий разговор.
Только в партию. Раньше меня не соединили.
То есть, как это?
Да, но почему я не должен звонить туда?
Этого я не понимаю, Альфред!
Гм, тут что-то не так! Дело не чисто! Эй, в чем дело! Двойная игра. Это мне, милый мой, не подходит! Теперь уж я непременно добьюсь разговора.
Прибереги для себя прочувствованную игру глазами – мы не на сцене.
Совершенно верно, там видно будет. Пока довольно! Уговор остается: в условленное время, на условленном месте. Но прежде я добьюсь загадочного разговора с загадочной опасной инстанцией. (Вешает трубку. Пауза. 4-ый разговор). Пожалуйста, 77–83!
Вот видите – все-таки удалось!
Halloh! Кто там?
Здесь ли член правления?
Он сам? Великолепно! Прошу соединить!
Здесь Нильс Ипсилон!
Как? Вы уже знаете! Но не прошло еще и четырех часов, и мы сознательно действовали за свой страх и риск.
Конечно, обдумал! Я перехожу границу.
Нет?! Что значит в данном случае ваше: нет?
Товарищ! Ваш повышенный тон и резкие выражения мне просто непонятны.
Что Бук? Бука я очень хорошо знаю. Никогда не было более подлого изменника!
Что? Бук обвиняет? Я сотру Бука с лица земли! Он этим никого не выдает, кроме самого себя. Пусть обвиняет!
(Внезапно понимает). Ах, да… Да, об этом я сейчас не подумал. Если меня там больше не будет… – тогда, действительно, все получат другую окраску. Мое бегство покажется признанием того, что мы сознаемся и трусим…
Скверная история! Бесспорно! (Тяжело дыша) Но, когда подумаешь, что из-за этого я должен вернуться… Не вернусь! Ни под каким видом! Выход всегда найдется! Разве не может кто-нибудь заменить меня! Я дам матерьялы, инструктирую, подскажу… Кроме того ведь я «невменяем»! Подумайте о лечебнице для умалишенных! Меня во время обезвредили. Очевидно, это разоблачение подготовлялось давно.
Это верно, что до сих пор я был только «под наблюдением»… Даже самый придирчивый врач не мог ничего найти.
Да, если наш поверенный позволяет себе ввиду этих предположений… Разве нельзя отрицать все и вся, не итти ни на что, категорически протестовать?
Тогда я выслежу этого Бука, остановлю, и в крайнем случае – разговор короткий! Когда дело идет о главном – я не прощаю!
Верно, и это говорило бы против нас!
Кроме всего – эта собака под охраной!
Что делать!
Товарищ, если бы вы знали то, что знаю я, вы не приказывали бы так хладнокровно, как в трактире приказывают подать себе кофе! Разрешите маленький вопрос, хоть он здесь как будто непричем: были вы когда нибудь засыпаны на войне?
Вот как, вы сидели тогда в тюрьме! Ну-с! Тогда вы, значит, не были засыпаны. Я же был. Мы, двадцать одичавших, месили остатки костей и мяса нашего разбитого отряда, как булочник, перед Рождеством, месит медовое тесто. Снизу – цемент, и кровь, и земля, и вино, – все это происходило в винном погребе на французском фронте – сверху огонь, известь и неминучее истребление. В середине же, – да, в середине – был ад. Пьяные от страха, от крови, пьяные от вина, которое зловонно хлестало из раздавленных бочек мы вдруг поверили, что это страшный суд. Мы атеисты, враги господни, безбожники, без церкви и без веры, один в один – грубая орда дикарей, ни перед чем не останавливающаяся! Но в эту минуту, никто не скажет, как это произошло, никто не знает у кого первого вырвалось, но сделалось вдруг и со всеми… В том-то и был весь ужас – в эту минуту все мы поверили в конец света! Случилось ли с вами хоть раз, чтобы другой оказался богом – я не спрашиваю верите ли вы в бога, товарищ! Я знаю, вы в бога не верите – теоретически. Но видели ли вы перед собой такого рода превращение – все, как один, падают на колени, молятся, поют, танцуют и один из товарищей, самый обыкновенный, тяжеловесный, глупый, презренный с воем вскакивает и кричит: «Молитесь на меня. Это я!» И все верят, падают ниц, молятся! Это бывало с вами, товарищ?