Такой формой представляется нам… ультра-реализм, – термин, выражающий необходимое понятие не точно, вдобавок затасканный и даже употребляемый в смысле отрицательном, но – не имеющий ничего общего с реализмом, кроме условного принятия реальности, как базы. Именно – условного. Ибо. Беря действительность как будто так, как она есть, в ее умышленно-циничном обнажении, художник ультра-реалист пропускает ее сквозь призму – диалектического бунта. Отсюда – и все творчество приобретает страстный, как натянутая тетива, как вызов, как пощечина кому-то, характер.».
И далее («К эстетике марксизма», Иркутск 1912).
«Только суровый ультра-реализм, без тени привкуса романтики, безжалостный, почти карикатурный – только он способен отразить весь ужас, весь трагизм класса работников, в котором гениальные умы прозрели гордого мессию с ясным взором, призванного насадить для смертных райские сады, и который – обречен на жизнь скота, дети которого с мучительным клеймом „недетского“, жены и сестры которого покупаются пьяной сволочью, и который и сам-то нередко не знает, для каких таких громких чудес рожден он бездушной машиной.
Претворить действительность в далекой перспективе, осознать ее во всей ее разрухе, озарить далеким светом и создать грядущую действительность – вот путь искусства. Ультра-реализм, отобразивший ужас „статики“ рабочего, есть как бы преддверие к художеству, задачи коего – все в будущем»…
Любопытнее всего отметить, что в то время, как мною выводились «вилами на воде» эти гадательные строчки, – в это самое время (1912) возникало где-то в далекой Москве течение в художестве, как раз поставившее себе цель: путем напряженного заострения противоречий современности – прорыв в «футуризм», в будущее.
Застарелый ссылочный отрыв от искусства; годы гражданской войны, с невольной продвижкой в Приморье; слишком позднее ознакомление здесь с полным (бесцензурным) «Облаком» Маяковского, давшим одним взмахом для уяснения искомого искусства больше, нежели горячая, но еще мало освобожденная от эстетизма, агитация за футуризм его дальневосточных друзей, – и вот, даже и семь лет спустя (Владивосток, 1919), – в статье «Какое же искусство ближе пролетариату», – полемизируя уже с противниками нового искусства, – пишущему эти строки все еще приходится… только наполовину утверждать, наполовину же прощупывать и догадываться. Приходится, – все так же нарочито условно, как ранее символизм, беря и новое течение, – бесцеремонно вламываться в сапожищах в его построения, и – то отталкиваться от пережитков буржуазного эстетизма, то приветствовать ростки попутнических пролетариату форм, и – тем «подталкивать» и помогать перестраиваться.
«Говорить об отвлеченности футуризма – писал я – значит обнаруживать безнадежное непонимание, потому что именно он-то, при всей сложности художественных построений, больше всех течений борется с голым схематизмом, больше всех заботится о том, чтобы образы его, при всей их запугивающей „чудовищности“, были и наиболее „мясными“, наиболее осязаемыми. В этом-то и есть „общение“ футуризма „с людьми“, в этом – его и „сплачивание“ людей, сшибание их лбами с жизнью, но – жизнью „огромно несущейся“, жизнью диалектически развивающейся, из собственных противоречий кующей свое грядущее».
И вот – предположение:
«Футуризм, в данном смысле, не есть ли это то самое, но осложненное и „символизированное“, что мы еще когда-то, за отсутствием определяющего термина, именовали не выражающим искомого понятия „ультра-реализмом“, разумея под ним цинично-беспощадное, не знающее „сожаления“, отображение противоречий современности в свете грядущего, – того „сожаления“, которое неуловимой паутиной оплетает ноги творцов, мешая им шествовать вперед и выше?».
Итак – что же такое футуризм, в диалектическом аспекте, и – как, и в какой мере, когда он аккомпанирует переживаниям рабочего класса?
Обратимся к футуризму в осознании 1919 года, – осознании как лично автора этих строк, так и действенного ядра дальневосточной группы искусстроителей, связавших свои судьбы с судьбами рабочего класса.
Футуризм – как трактовался он дальневосточным «Творчеством» – возник на русской почве столько же по законам внутреннего развития художества, т.-е. из противоречия противоречий, сколько и по законам социально-психологическим. В отношении внутреннего (имманентного) развития, он строго эволюционен, т.-е. «исходит от отца», – считая «отцом» всю совокупность предыдущих достижений, диктовавших и дальнейшее развитие искусства. В отношении социально-психологического исхождения его, он, несомненно, революционен – постольку, поскольку революционна и самая психика, его породившая. Развиваясь имманентно и формально, – идеальное (по содержанию) оплодотворение свое «искусство» получает от «жизни».