Примеров таких истрепанных формул, выветрившаяся словесная оболочка которых делает смысл их совершенно недоступным восприятию – можно привести сколько угодно. Я одно время внимательно следил за заголовками, под какими наша пресса преподносит читателю сообщения о деятельности реформистских социалистов. И что же? Все эти сообщения, почти неизменно преподносятся под одной и той же набившей оскомину вывеской: «Среди соглашателей». Особенно характерен следующий факт: обе наши центральные газеты – «Известия» и «Правда» – два дня подряд приводили как-то телеграммы о конференции Независимой Рабочей партии в Лондоне. И вот, обе эти телеграммы, в обеих газетах, оба дня – шли все под тем же классическим заголовком: «Среди соглашателей». Нет, уж от такой настойчивости, – избави боже. Могу побиться об заклад, что у 90 % читателей этот заголовок отбил охоту прочесть телеграмму.
И правда, ведь: мне, по крайней мере, достаточно увидеть статью, озаглавленную: «Больше внимания сельскому хозяйству», или «Больше внимания красному флоту», чтоб статьи этой уже наверняка не прочесть. Мне достаточно увидеть напечатанное жирным шрифтом – «Балканский костер грозит вспыхнуть» – чтобы усумниться – в самом ли деле существует такой костер? Доподлинно – существуют ли и Балканы?
Можно ли, в самом деле, на шестой год революции щеголять такой изысканной фразеологией, какова, например, в антирелигиозной статье Ярославского в «Рабочей Газете»:
Рабочий класс – сам спаситель. Он своей собственной рукой добьется освобождения… В день 1 мая поднимет он свои алые знамена, и его боевая песнь, песнь освобожденного труда понесется над миром, пробуждая к борьбе новые и новые миллионы трудящихся.
Ведь подумать только, как бессмысленно звучит здесь эта фраза из «Интернационала»: «Он своей собственной рукой добьется освобождения» – фраза, тысячи раз перепетая и выслушанная любым из рабочих, любым из крестьян. Ведь наверняка можно поручиться, что, прочтя эту тираду, ни один рабочий не подымет 1 мая своих «алых знамен», и все эти «новые и новые миллионы трудящихся» (сколько же их, скажите, всего?) ни к какой борьбе этой пустозвонной фразеологией пробуждены не будут.
Можно ли, наконец, заключать воззвание к индийским революционерам такими аккордами:
Долой империализм!
Да здравствует победа индийских рабочих и крестьян!
Да здравствует международная солидарность рабочего класса!
Ведь аккорды эти, в наших, по крайней мере, русских условиях совершенно обессмыслились от излишнего употребления. Ведь: «Да здравствует» решительно ничего не значит.
И разве можно выловить желаемую мысль в возгласах:
Да здравствует рабочий класс России и его передовой авангард – Российская Коммунистическая Партия.
Да здравствует международная коммунистическая партия – Коммунистический Интернационал.
Ведь это все сплошь «заумный язык», набор звучаний, которые настолько привычны для нашего стилистическогоуха, что как-нибудь реагировать на эти призывы представляется совершенно невозможным.
Если бы я был делегатом Профинтерна, я обязательно обиделся бы на приветствие, вроде нижеследующего:
Боевому штабу красных профсоюзов, собирающему силы для последней схватки с мировым капиталом – пять миллионов организованных русских рабочих шлют свой пролетарский привет.
Или:
Привет Профинтерну, генеральному штабу революционных рабочих.
И вовсе ведь не потому, что я не считаю Профинтерн «генеральным» или «боевым штабом» (поразительное упорство: всюду штаб) революционных рабочих, или не разделяю «пролетарского привета» пяти миллионов русских рабочих. Но я обиделся бы потому, что за этими высокопарными словами не скрывается никакой реальной мысли, никакого реального чувства. Нет, не любят меня русские пролетарии, если считают возможным приветствовать меня такими замшелыми, скучными, надоедливыми, мучительно оскорбляющими языковый слух формулами и лозунгами.
Итак: все почти элементы нашей фразеологии – это изношенные клише, стертые пятаки: не поймешь – какова их цена. Это обесцененные дензнаки образца 1917–1921 года: камни на мостовой вопиют о девальвации, деноминации этих дензнаков. Их удельный вес – совершенно неуловим, слова эти ровным счетом ничего не значат. И если бы дело шло только о «благозвучии» или о «красивом» языке – как, вероятно, подумают некоторые, то не стоило бы, может быть, и огород городить. Но в том-то и дело, что за всем этим словесным обнищанием, за этим катастрофическим падением нашей лингвистической валюты – ведь котировке она решительно не поддается – кроется громадная социальная опасность.