А ведь Маяковский не только не переряженный Муссолини, но и не камень. Даже и для скептиков его бытие более несомненно, чем бытие камня.
Итальянский футуризм – служит фашизму. Русский футуризм служит идее Советов. Мыслима ли перетасовка ролей?
В случае Маринетти – возможно. В случае Маяковского – нет (и раньше и здесь, и в дальнейшем – Маяковский для меня только прозтермин).
О процессе взаимодействия революции и футуризма.
Действие среды – революции.
Футуризм утерял ныне свою байроническо-романтическо-анархическую оболочку. Проникшись идеей революции – какборьбы за разумное производство, основанное на разумном разделении труда – он ввел в идеологический обиход идею производственного искусства, базирующегося на противопоставлении творчества мастерству, и процесса – результату. Проникшись идеей революции – как борьбы за организованное упрощение культуры, футуризм восстает против объективирования индивидуальных – и тем самым лирических – эмоций, и против заполнения такими товарами универсальных магазинов духовного быта; в этом центр тяжбы футуризма с пролетпоэзией – с этой многоголовой и многоголосой советской Вербицкой. И наконец, осуществляя идею революции, как обнажения приема, футуризм, в особенности в театре, не только обнажил публичный прием, но и превратил его в проститутку, сделав прием доступным всем и каждому.
Действие материала – футуризма.
Здесь лишь одна краткая формула. Революция научилась трактовать искусство как материал. Теоретически это было известно и раньше. Практическую возможность такой трактовки – доставил революции футуризм.
Но история иногда создает – на короткий временный период – такие нелепости. Конечно, фашизм, оперирует опасными для него материалами, и в том числе футуризмом. Итальянский футуризм ставит ставку на сильного. Прекрасно! Сейчас этим сильным кажется фашизм. Завтра этим сильным окажется революция. Всякое движение в мире, ставящее сейчас ставку на сильного – ставит ее объективно на революцию, каковы бы не были субъективные его устремления. Время революционно-фильствует. Итальянский футуризм будет и субъективно служить революции. Он уже служит ей объективно, накапливая в духовном быту потенцию действенности и силы, которая может реализоваться лишь одним, и недвусмысленным путем.
Когда время ревфильствует – все буквы алфавита революционны.
Сейчас весна, весело на улицах Москвы. Радостно на полях России.
Теперь время закладывать фундамент фабрики оптимизма.
Руками футуристов.
Тех – кто возглашают:
– Алло, жизнь!
– Здравствуй, жизнь! Ты трудна, но проста. В тебе нет святости, ты не нуждаешься в благословении, – ты жизнь, к стенке ставящая священиков всего священного.
Священен лишь оптимизм.
Не буйный и хмельный. Не романтично – кудрявый. Из этого выросли.
Оптимизм, который знает:
Все может сделать, ибо нет творчества, есть лишь работа, мастерство. И всего может коснуться рука работника.
Наука – не для жрецов, а для всех. Техника для всех. Искусство для всех.
Это оптимизм умелой работы.
Умелая работа не терпит стихийности и анархического начала. Борьба за оптимизм – это ошибка со стихией, с анархией. А прежде всего – где стихия и анархия?
Оттиснутые с передового, производственного фронта, – они засели в тыловых окопах искусства. Вот их последнее убежище. Вот куда отогнаны остатки когда-то многочисленных армий жрецов, посвященных, мистиков, эзотериков. И отсюда вывод совершенно непреложный, сначала пугающий, но такой простой:
– Всякое искусство в революционной стране – не считая футуризма – имеет тенденцию стать или уже стало, или на путях к становлению – контр-революционным. Не футуристическое искусство в период революции – а этот период не баррикадами и гражданской войной измеряется – является тихой заводью пессимизма.