А сколько лысин, обвислых животов, подагрических конечностей, одышкой перерывающихся реплик, мутных зрачков под тяжело нависшими веками… Я всегда готов пред лицом седого восстати и почтить лицо старче. Но во первых – когда, этот необходимый и неизбежный везде элемент представлен в умеренных пропорциях, а главное – не в «сегодняшний день» искусства Р. С. Ф. С. Р., когда на этом, одном из важнейших фронтов в борьбе за коммунистическую культуру умирающее хватает живое.
Торжество победителей…
Юбилей разыгран был на очень характерном фоне новой постановки Большого театра («Лоэнгрин»). Увы, печать старческой беспомощности и неумелости лежит на этой усердной работе этого мастодонтоподобного организма…
«Действует» на сцене исключительно… мелкая бутафория и реквизит. Декоративное обрамление из каких-то дамских бумажных веерочков a la Экстер в «Ромео и Джульете». Мистицизм нагнетается при каждом удобном и не удобном случае, – все больше нехитрым способом электрических выключателей. И «роскошь» – роскошь костюмов самая безумная, наша традиционная замоскворецкая роскошь, помноженная на всю безудержность замашек нувориша из нэпманов[9]. И сейчас же обратная сторона мещанской роскоши – ее нелепость: с какой бы стати воину королевской стражи походить на… морское чудище оперного «подводного царства».
Вся эта оскорбительная чепуха, конечно, привела в восторг публику, пришедшую на этот юбилей. Еще бы – это же их искусство!
О, они умирающие отлично знают, кого и за что они чествуют! Они разбираются в «своем» и «чужом» гораздо лучше… чем многие из нас живых.
А за несколько дней перед тем, в том же золотом пышном зале, на тех же необ'ятных подмостках, вероятно, еще хранящих след произведенной над ними хирургической операции («лира!») справлялся какой то совсем «ни на что не похожий» юбилей…
Большой театр был битком набит нашей публикой.
Красноармейцы, рабочие, коммунистическая молодежь. Перед юбиляром дефилируют депутации от Красной Армии, от рабочих организаций, от красного студенчества – всех этих свердловцев, вхутемасовцев, рабфаковцев… Огромный революционный подъем, время от времени ищущий разрешения в звуках интернационала… Скромные френчи, кофточки и иногда что то уже очень невыразимые куртки, – вроде той в какой снят сам юбиляр на юбилейной фотографии (см. портреты народных артистов в одном из NN «Красной Нивы»). Никого из генералитета… И средний возраст участников этого юбилея вряд ли выше 22-х лет.
Это – юбилей Мейерхольда, – того самого «чуждого пролетариату» «футуриста», который разводит буржуазную (!) «мейерхольдовщину»…
Надо быть слепорожденным, чтобы пройти мимо этого выпирающего факта.
Ведь он благим матом орет – этот факт!..
Конечно, публика и депутации тех, других юбилеев здесь отсутствовали, – но кто скажет, что это был «праздник побежденных?».
Три юбилея – три парада, три смотра продолжающих беспощадную на истощение сил борьбу.
Каждый парад производится под звуки собственного гимна. На юбилее Мейерхольда играется Интернационал. Праздненство в честь Островского положительно требовало в интересах стильности, исполнения Марсельезы. Юбилей Собинова выглядел бы законченным, если бы этот эксцесс, рассудку вопреки, наперекор стихиям торжествующих победителей оглашался звуками… «Коль славен наш Господь!..»
Конечно, до этого не дошло, – этого бы еще не доставало! – но как из песни слова, так и с материальной базы ее увенчивающую и ей соответствующую идеологическую надстройку не скинешь.
Последнюю в обстановке нашей диктатуры, можно окутать тем или иным флером. Но надо всегда отдавать себе ясный отчет, какое «социальное содержание» под этим покровом притаилось.
Потому что борьбу «направлений в искусстве» пора приучиться переводить на язык классовой борьбы. Только начинать надо не с шаткого «по моему», а с другого конца исходя от объективных, легко и бесспорно устанавливаемых, во всякую минуту подлежащих точной проверке и, стало быть, обще-обязательно-убедительных фактов, фактов и фактов…
Н. Чужак. К задачам дня
Поговорим о практике искусства дня…
Если водораздел теории искусства отчеканился по линии – искусство, как метод жизнепознания (вчерашняя эстетика), и – искусство, как строение жизни (наша наука об искусстве), – то в области практики искусства дело гораздо путаннее.
Практика тоже идет двумя путями.
Только – немножко разными.
В то время, как все вздыхающие по вчерашнему искусники, обслуживая потребности нэпо-читателя и свою собственную потребность в отхождении от противной реальности, уносятся в область сладких вымыслов, – от кокаинной мистики до реставрации любезного быта, болтологически-февральско-революционного, чеховско-интимно-интеллигентского и кондово-старо-мещанского (тоже, по своему, «строят» мечтаемую жизнь), –
9
Это и есть тот «стиль барокко» который, по недавнему уверению т. Луначарского «нам сейчас нужен»? В. Б.