— А что такое барабанщик? — удивленно спросила Стина.
— В те времена каждый полк имел свой оркестр и в него рекрутировали молодых мальчиков-музыкантов, которые сначала учились, начиная с барабанов. А для человека такого положения, как у Габриеля, искушение могло оказаться слишком сильным.
— На что ты намекаешь? Я прошу избавить меня от подобных обвинений.
— Это не обвинения. Ты не совершил никакого преступления. Но тогда, когда ты был молодым, ты играл с огнем. И ты очень хорошо знаешь, о чем я говорю. Тебя шантажировали, Габриель. Ты отдал часть документов иностранной державе. Как говорится, ничего, что повредило бы государству. Просто несколько сборников инструкций. Но идея была поймать тебя на крючок для крупных операций в более позднее время. Тебя спас гонг. Война закончилась, и те, кто давал тебе задание, исчезли. А Густав знал и сказал в тот вечер у нас дома больше, чем стоило.
— Ты лжешь! Это ложь! — посерев, Габриель сел на одно из кресел. Стопку он все еще держал в руке, тонкая струйка лилась на ковер. Угли в камине разбрасывали темно-красные всплески по комнате. Никто не проронил ни слова.
— Ну а девочка? — наконец сказала Барбру. — Ты был у нее в тот вечер, когда она умерла?
Йенс кивнул:
— Да, я спросил ее, знает ли она содержание исчезнувшей рукописи. Но она не хотела рассказывать, и я… Я разозлился и убежал. Наверное, глупо, но я ужасно нервничал. Несколько ночей совсем не спал.
— Тогда, наверное, Густав был прав? С торговлей оружием? — вставил я.
— Ну хватит, — голос Уллы звучал чисто и твердо. Она улыбалась механически, без тепла. — Спектакль слишком затянулся. Мне наплевать на выпады Йенса и на склонности Габриеля. Но я не могу согласиться с тем, как обращаются с памятью Густава в моем доме. Он мертв, как вы все знаете. Убит… той «девочкой», — на какое-то мгновение голос ее дрогнул и она умолкла, потом продолжила. — Она покончила с собой, и полиция закрыла дело. Я могу понять, когда такой старый человек, как Габриель, не справляется со спиртным. Это моя ошибка. Мне надо было проследить, чтобы он не набрался. Но забудем все это. Пусть Габриель пойдет отдохнуть, а мы пойдем в кухню и продолжим. Только будьте осторожнее с выпивкой, — она рассмеялась. Но никто не поддержал ее. Улла и Андерс незаметно увели Габриеля в другую комнату. Остальные гости со своими тарелками пошли на кухню, но рождественское настроение исчезло. Голоса стали приглушенными, радость от ломтиков ветчины и хлебцов поблекла. Бритта и Ниссе Люндель уже ушли, пробормотав, что им необходимо вставать очень рано. Но я видел по их лицам, что это было неправдой.
Заключения Калле Асплюнда то держатся, то рушатся, подумал я, накалывая несколько фрикаделек на вилку. Самоубийство Сесилии. Убив Густава, она покончила с собой. Просто и ясно. Ну а если она не свела счеты с жизнью? Если предположить, что было двойное убийство, что убийца сумел выбраться из закрытого флигеля. И вся картина внезапно осветилась иначе. Перспектива изменилась, и очень многое, что оставалось в тени, ярко вспыхнуло. Оставался лишь вопрос: каким образом убийца выбрался из дома?
— Нет, так не пойдет, — в дверях стояла Улла. — Забудь неурядицы с Габриелем и развлекись немного. Я, по крайней мере, намерена это сделать.
Через некоторое время мы отведали всего, что оставалось на разграбленном рождественском столе. Улла подала кофе, и мы опустились на диваны и в кресла за блюдом с финскими палочками, миндальными раковинками со взбитыми сливками, увенчанными темно-красным малиновым вареньем. Но никто уже не был в состоянии есть.
— Я как жена священника с церковным кофе, — она ходила по кругу с большим серебряным блюдом. — Здесь семь сортов пирожных, а вы клюете, как курицы. Юхан, ты ничего не хочешь? Может, тебе не хватает твоего кардамонового печенья? Беги домой и принеси свою коробочку, если, конечно, кошка не стащила остатки.
Я сел на диван и уставился на нее. Я вдруг понял, кто убийца. Понял, как все произошло. Это же так очевидно! А я до этого не додумался.
— Что с тобой? Тебе плохо? — забеспокоилась Улла.
— Ничего, — устало ответил я. И действительно почувствовал усталость от своего открытия. Не возбуждение, не эмоциональный подъем. Реакция больше походила на печаль и усталость. Возможно, отвращение.
— Нет, все хорошо, — я попытался улыбнуться и машинально взял миндальную ракушку, хотя она была полна взбитых сливок.
Вечер продолжался. Настроение постепенно возвращалось, все пытались делать вид, что забыли о поведении Габриеля и выпаде Йенса. Хорошо воспитанные люди умеют гнать от себя прочь неприятности. По крайней мере внешне. Я смотрел на них. Бенгт со своей ненавистью к Густаву. Своей ревностью, своей любовью к Сесилии. Андерс, карьера и будущее которого зависели от того, что на небольшом кладбище у Ундена покоится женщина, которую он сбил. Если же Йенс и заработал деньги на незаконной торговле оружием, то в рукописи Густава об этом не говорилось. Габриель погрузился в пьяный сон. Его честь не запятнана, его тайны не вынесены на всеобщее обозрение потоком книг, которые выходят осенью. На поверхности все было спокойно. Разговор продолжал течь, в камине тлели угли. Подали коньяк в маленьких бокалах. И никто из заглянувших в эту большую комнату на Стаффан Сассес Грэнд за несколько дней до Рождества не имел повода думать, что среди них находится убийца. Убийца хладнокровный, которому удалось убить двоих. И ввести полицию в заблуждение. Если бы не кошка. Маленькая сиамская кошка, надевшая наживку на крючок.