Под моими башмаками пощелкивал гравий дорожки — я направился к широкой лестнице, обрамленной огромными вазами с белыми и красными петуньями. Словно черные глаза, блистали проемы оконных рядов. Кружева гардин не двигались, в доме царила тишина. Но вот с обратной стороны дома послышались смех и голоса. Завернув за угол, я оказался на огромном травяном ковре, мягкими волнами спускавшемся прямо к реке. Под грубым стволом платана стоял большой желтый трактор для стрижки травы, очевидно помогавший Йенсу поддерживать порядок. И на память пришли пропахшие по́том бесконечные часы рукопашной борьбы со старым трактором из литого железа у себя в усадьбе в Вибю. Это был труд раба на галере, даже не говоря о ручном инвентаре, с помощью которого надо было поддерживать чистоту и порядок на дворе и гравиевых дорожках, пока хлорекс и другие препараты не облегчили этот труд.
— Юхан, дорогой! Добро пожаловать!
С распростертыми объятиями и широкой улыбкой навстречу мне шел Йенс Халлинг. На этот раз рубашка с короткими рукавами и шорты исчезли, на босых ногах вновь оказались ботинки, и директорский облик был восстановлен, по крайней мере в том, что касалось одежды. На нем были темно-синие брюки и белый пиджак из льна. Светло-голубая рубашка, на шее вместо галстука шарф. Светлые волосы тщательно причесаны, слабый запах воды после бритья, — казалось, что он только что вышел из душа. Позади него на лужайке, словно клумба ярких цветов, стояла группа по-летнему одетых людей со стаканами в руках. Пожалуй, следует модернизировать Эльзу Бескоу, подумал я, и переименовать «Праздник в садике» в «Коктейль цветов». Господин Репейник с бурбоном со льдом и госпожа Роза со стаканом бурлящего шампанского. Такие ассоциации вызвали у меня, конечно же, платья дам.
— Дорогие друзья, это Юхан Кристиан Хуман!
Йенс ликующе поднял мою правую руку, и я почувствовал себя цирковым артистом, номер которого объявляет сам директор. Все посмотрели на меня с любопытством. Чего они ждали? Что я сделаю кувырок или еще что-нибудь? Что, собственно, рассказал им Йенс обо мне?
— Юхан — один из ведущих столичных антикваров с фантастическим ассортиментом и до смешного низкими ценами. А как старый, первый куратор клуба «Сёдерманландс-Нэрке Нашун» в Упсале он — олицетворение самой чести. Внимание! Если вы хотите от чего-нибудь отделаться или, наоборот, заполучить бюро Хаупта или Рослина — именно он вам нужен. И все это быстро и без нажима.
Йенс рассмеялся, я же улыбнулся, но несколько натянуто. Не люблю быть в центре внимания, особенно на обеде, где никого не знаю. Йенс явно начал давно и уже пропустил несколько рюмок сухого мартини. Мы подошли к остальным, я вручил хозяйке цветы. И пару бутылок «Кайзерштуль-Туниберг», освежающего летнего немецкого вина.
— А сейчас я представлю тебе моих гостей, — улыбнулся Йенс. — Станем опять естественными и начнем все всерьез. Вот это — почетный гость. Кланяйся как следует, Юхан.
Я узнал его сразу. Последний раз мы виделись у Фагертэрна. Ладно скроенное лицо центуриона, белые волосы, начавшие выпадать, но все еще густые. Твердый взгляд темных глаз. Сила, исходившая от него, была ощутима. Рубашка навыпуск уступила место темно-синему пиджаку с позолоченными пуговицами. Густав Нильманн приветствовал меня спокойной улыбкой. Пожатие твердое, глаза решительные. И он продолжил разговор с девушкой, которую я видел у озера с лилиями. Было заметно: приехавший из Стокгольма антиквар не очень импонирует ему.
— А это наша дорогая Сесилия. Сесилия Эн. Красива, как день, летний день.
Йенс прав. Это была она. Девушка из Фагертэрна вблизи оказалась еще красивее, чем там, на берегу. Большие глаза, серые или голубые, я так и не понял, — не стоять же и не разглядывать ее. Длинные светлые волосы мягко падали на плечи. Высокий лоб, мягкая улыбка. У одного глаза небольшой шрам, белевший на загорелом лице, не портя его. Наоборот, он придавал ей что-то озорное, почти дьявольское, будто она знает нечто, что не ведомо никому. Какую-то тайну, ключ к разгадке которой — только у нее.